После того как Покровитель ушёл, колдун долго не мог унять дрожь в руках. Одно дело мечтать взойти на Олимп, а другое дело взорвать гору, чтобы вершина сама упала тебе под ноги.

Ученик тревожил его. Дерзкий сорвиголова, который продавливает границы дозволенного везде до чего может дотянуться. Для такого надо стать отцом, задавить его своим опытом и авторитетом. Либо подложить ему девушку, через которую можно будет им управлять.

Часть 5.

Дамир снова остался наедине с собой. Лиза ушла, и, сев на пол прямо в прихожей, обхватил голову и просто уставился в пол. Поддавшись эмоциям, он вляпался во что-то большое и непонятное. Впервые за долгое время кроме одиночества он начал испытывать страх. Его квартира показалась ему огромной и совершенно пустой. Снова чувство, что он безумно маленький в этом мире. За ним, как всегда, последовала череда образов перед глазами, ему стало трудно концентрироваться, и он провалился в свои чувства. Страх, одиночество и боль того дня нахлынули так быстро, что дыхание сбилось. Ему было холодно, но тело покрывал горячий пот. Новая паническая атака, которых не было уже с полгода, заставила его съежится на полу. Не зная, сколько времени он провел в таком состоянии, Дамир усилием воли заставил себя произнести: «один». Сначала у него лишь получилось произнести тихое неуверенное «оооо», но с каждым разом слово звучало все увереннее. Симптомы отступали, и Дамиру становилось легче. Но морально это добивало его. Он понимал, что все симптомы соматические, порожденные его разумом. От этого иногда становилось еще хуже. Получалось, его мозг под влиянием эмоций просто подавлял его тело.

Осознание себя как безумно слабого существа в этом мире подстегивало его к действиям. Спорт, книги, постоянные вызовы обществу и главное себе сделали его очень жестоким по отношению к слабостям. Не важно, слабость к физическим параметрам или внутренним переживаниям и страстям людей. Все эмоции для него были бесполезны: свои и чужие. Прекрасно понимая, что все это является лишь последствием того дня, когда он осознал себя на месте пожарища. Себя как личность он не помнил. Ему выдали какие-то обноски, кто-то из женщин в форме сунул ему пакет в руки, сказав, что у нее сын его возраста, и отвезли в детдом. Потом восстановили документы. Так он узнал заново свое имя и фамилию. Больше он ничего не стал узнавать ни о семье, ни о доме, ни о своем прошлом. Апатия длилась долго. Несколько лет он не говорил ни слова. Из-за этого адаптация в коллективе детдома прошла болезненней, не заинтересованный в знакомстве и общении он не раз был избит. Но каждый раз после того, как его били толпой, он поочередно вылавливал своих обидчиков и избивал их один на один. Это продолжалось до того момента, пока его не отправили на очередное обследования к психологу. Стоял вопрос о переводе его в специализированный детдом для детей с отклонениями. Зайдя в кабинет Хлыст произнес:

– У меня нет отклонений, просто мне нечего сказать. Но если вам необходимо, чтобы я произносил слова, я буду их произносить.

Психолога, тучную женщину лет пятидесяти, не слишком-то впечатлило дерзкое поведение подростка, и она заставила проходить Дамира кучу тестов. Из всех них следовало, что он в порядке. Женщина долго смотрела на мальчика и произнесла:

– Дамир, такая психологическая травма как у тебя, не может пройти бесследно. В тебе уже видно изменения личности и попытки противопоставить себя обществу. Ты заново создавал свою личность под воздействием стрессовой ситуации.

– Личность моя осталась со мной. – Перебил ее парень. Щуплый, нескладный парень со взглядом уставшего старика. – Просто у меня нет воспоминаний о себе. Соответственно, у меня нет психотравм детства, негативных установок, наоборот, есть улучшенная версия меня, которая логически подходит ко всем желаниям и совершаемым действиям. Я могу объяснить, почему я молчал два года. Изначально, это была защитная реакция, а потом я понял, что слова мои ничего не изменят. В тот день меня полуголого привезли с мороза в больницу, где я час, сидя в коридоре, смотрел как мент, который меня сопровождал, играл на телефоне. Потом меня осмотрел врач, и они вместе с ментом обсудили, сколько членов моей семьи сгорело и как мне повезло. Потом меня отправили в детдом, где тоже всем плевать, что со мной. Через неделю вдруг следователь решил проверить версию поджога и отработать на мне новые приемы допроса, пытаясь убедить меня, что поджог дом я. Зачитывал мне какие-то характеристики от бывших одноклассников, учителей. Он был очень убедительным, особенно в той части, где утверждал, что от меня отказались все живые бабушки и дедушки и даже дядя не захотел меня забрать к себе. В какой-то мере я согласен с его логикой, видимо, я был не самый прилежный ребенок и желанный родственник, ведь, на самом деле, за все время никто из них меня не посетил. Поэтому я молчал. Мне нечего было противопоставить давлению взрослых людей и ситуации. Я не помню себя, семью, друзей. Я помню книги, сериалы, фильмы и даже школьную программу. Я правда не знаю, что тогда случилось. Я просто не хотел жалеть себя и распыляться на остальных, прежде чем смогу понять, какой я человек.