Я пью чифирь из банки, смотрю в окно, а там
Платформы классных танков везут в Афганистан
И часовой угрюмо сжимает автомат,
Нерадостные думы сейчас его томят.
Пропитан китель потом, письмо прислала мать,
Ему курить охота и стремно умирать.
Окровлены кинжалы, раскалены стволы,
Горят на перевалах груженые «Зилы»,
Гремит бесшумный выстрел, в аду не хватит мест,
Но поезд едет быстро, везет его в Термез.
А лично б я не против поехать бить сейчас
Душманов, сионистов и всех, кто против нас!
Увы – судьба иная поэтам суждена,
И я еще не знаю, как сложится она,
И я еще не вижу далеких перспектив,
Но небо стало ниже и лижет брег прилив,
И вот – волненья волны захлестывают мол,
И, вдохновенья полный, я вновь курить пошел.
Вдыхаю, выдыхаю, словесный пышет пыл,
Бегу блокнот хватаю, но все уже забыл,
Печальная улыбка подохла не беда
В аквариуме рыбка в неволе навсегда
И жизнь скучна как совесть, когда боренья нет,
И снова едет поезд и партизанов нет.
Фортуна
Она не молчит, или просто немая —
Она не моя.
Как всякая женщина, ты понимаешь,
Понятлив и я.
На грубом ветру как луна пожилая
С накрашенным ртом.
Напрасно глазами ее пожираю:
Ей скучно о том…
Ей скучно на лестничной клетке Останкино
Царапать глазки,
Ей скучно со мною, но осень-жестянка
Тоскливей тоски.
Я.
– Взгляни: я могуч, я вылажу из кожи,
Чего же еще?
ОНА.
– Еще – ничего, и уже – ничего же,
Оставь этот счет,
Гармонию алгеброй можно поверить,
Но хаос – увы.
Скрипят бесприютно небесные двери
И двери травы.
Я.
– Скажи, но затем ли Создателю молится
Последний поэт?
ОНА
– Эх ты! А считался еще комсомольцем!
Вить бога-то нет!
Гляжу я на небо – а Бога и нету,
Дозволено все.
Какие поэты! Какие планеты!
Какой я осел!
Отрывок, взгляд и нечто
…Посмотришь сквозь пальцы – и больно невольно,
Как вымыли кальций не винные волны
Давясь, я читал скукотищу для взрослых,
И их проверял, задавая вопросы,
И если мне лгали, я знал, что так надо,
И был для себя хитроглазой наградой.
Мечтал я о дружбе с девчонкой хорошей,
И чтоб до полночи играть с ней в Гавроша,
Однако ребята играли в Чапая,
При этом всех девок за белых считая,
Что скучно и грустно, и лучше бывало
Искать в одиночестве клады в подвалах,
Срисовывать башни и шхуны в альбомы
И изобретать преужасные бомбы
Имел я, как водится, больше, чем стоил,
Но меньше, чем был, несомненно, достоин!
И жизнь я презрел, но она, как ни странно,
Не шла извиняться с упрямством барана,
Наверно, на радость веселым и пьяным
Солдатам, матросам, рабочим, крестьянам.
И вот я баранку кручу наизнанку,
Однако изнанка ломает баранку.
И се: посредине реки на коряге
Смотрю, как чужие проносятся флаги.
В разливе весною, святое и злое,
Все было со мною, да только чужое.
(Здесь речь не о том, что чужие медали
И лавры не дали мне спать, истоптали
Всю грудь замечательных личностей ряшки
Во фраках, толстовках и черных рубашках.)
Умище – бессмертен, но грустно в могиле,
Что жизнь твою проживали другие.
Как косы и челки меня ни кружили,
Чужие девчонки с другими дружили.
И станы чужие – чужими руками
В стихах моих жадных с чужими строками.
Звеня, в темноте растворялись окошки,
Ступали на грунт осторожные ножки.
Удушливым летом фабричной слободки
Двойняшки-сиротки румяны от водки,
Прекрасны и кротки близняшки-сиротки,
Но коротки руки, четверошник робкий!
Поставил на лиру, последний свой фертинг
Отдал за билет лотерейный в конверте:
Лелею и холю, как дулю в кармане,
Надеждой живу, но проверить не манит.
Всю правду хочу про себя я изведать,
Но только не горькую, только не это!
Неплохо с прожженною музой в обнимку
Втихушку печатать души порноснимки,
Но слаще в истерике зависти черной
Рыдать над портретом Есенина…