Сейчас, в свои двадцать пять, Алексас не особо жаловался на судьбу – наоборот, ему казалось, что больше самостоятельности – больше красок в жизни. Он даже шутил, что его история тянет на банальный, но всё же сюжет: простой и очень человечный, без излишнего героизма. Впрочем, в эти моменты обычно сопротивлялся Виктор, говоря, что из такой фабулы каши хорошего приключения не сваришь.

– После Пасхи, – сказал Алексас, – займусь. Но точно после Пасхи.

Он вновь покрутил медальон. Признался себе не впервые: у него, как у того безымянного китайца, в последнее время возникли проблемы с верой. Но ни это, ни что-либо другое Алексас сказать не успел. Гармонию птичьего пения, легкого аромата кофе с лепестками лаванды и солнечного света, с хитрым прищуром скользившего по мебели и кувыркавшегося в зеркале, нарушил оглушительный взрыв. За окном, будто молния в ночном небе, что-то ярко вспыхнуло.

Виктор чуть не подскочил.

– Началось в Египте утро, – пробубнил он, хватая с журнального столика фуражку.

– Глупо предполагать, что это фейерверк, да? За пару дней до праздника?

– Ага, – хмыкнул Виктор, подбегая к двери на черную лестницу. – Только если кто-то решил насладиться искрами из глаз.

Алексас вздохнул. Ну, хотя бы тему сомнительных врачей на время можно будет закрыть. Все-таки найти хорошее можно даже в самых паршивых ситуациях.

Тени щекотали его сознание, убаюкивая, как младенца, хотя чувства накалялись до предела. Становились острыми, как лезвие бритвы, тугими, как вибрирующие гитарные струны. Он не закрывал глаза. Какой смысл? Все равно различимы лишь безудержные оттенки черного, такие… успокаивающие.

Ему надо было думать. Всегда. Каждый раз после того, как он действовал, – чтобы перед глазами вновь возникли этапы плана… точнее, этапы идеи, которую он пытался облечь в план, будто бесконечно наряжая манекен в новые платья короля. Пусть в основном он и действовал по наитию. К тому же после огненно-рыжих лохматых языков пламени темнота становилась еще более успокаивающей, чем обычно.

А еще темнота всегда напоминала ему о смерти.

Это было куда важнее всего остального.

Он потер руку – ладонь прошлась по слегка вздутым венам. Его спокойное дыхание тонуло в черном омуте теней и отблесках редкого наглого света, осмелившегося тайком проникнуть сюда – через шторы, через запертые двери, задернутые плотной тканью, прикрывающей щели. В такт дыханию перед глазами оживали уже совершённые действия – пока малочисленные, – напоминавшие огненные отпечатки на выжженной земле. А ведь столько еще предстоит…

И тут темнота взорвалась дисгармонией, будто бы вспышкой громоздкой фотокамеры – невидимой, ударившей не по зрачкам, а по всем ощущениям разом. Она нарушила порядок вещей, установленный много тысяч лет назад, еще теми страшными, косматыми первобытными тенями, пугавшими предков у костра. Тенями, не боявшимися даже самого яростного пламени.

Он услышал голос. Голос, который никак не мог звучать здесь, в его личном медитативном мраке.

Чужой голос.

Догадаться о том, что на этом месте еще недавно стояло неплохое похоронное бюро «Золото Египта», можно было двумя способами: либо будучи его постоянным клиентом, либо случайно заметив чудом уцелевшую табличку, сорванную взрывом.

Остатки здания полыхали. На мостовой валялись осколки выбитых стекол, витрин, части гробов-саркофагов «на показ» и фрагменты фигурок-ушебти [12]. С возвращением богов похоронные конторки типа «Золота Египта» стали безумно популярны, ведь если реальны боги и магия, то обещанное посмертие – тем более. А значит, жизнь действительно вечна.