– Горбенко, Листков! От лица службы… и от моего лица…можно сказать, объявляю благодарность!

В кубрике раздается дружное «ура!». Нищенко поднимает Капиноса вместе с банкой:

– Визьмэш в руки – маеш вэщь!

Кубрик радостно хохочет. Горбенко щедро делится с товарищами «наградным» компотом, но первому наливает Васе Глушенко:

– Вот кому спасибо надо сказать. Проглядел бы он мину – глотать нам всем забортную воду.

А Вашкевич, чокаясь компотом с Нищенко, покровительственно обнимает его:

– Теперь понял, в чем наше самое грозное оружие?

– Да ладно тебе… – отмахивается тот.


Вечером на плавбазе тихо. Огней вокруг почти не видно: хоть и далеко война, но, кажется, сам воздух напоен тревогой. Краснофлотцы собрались на палубе на перекур. Николай Фадеев – с неразлучной гитарой. И после тихих переборов сама собой начинается песня из недавно увиденного кинофильма – ее заводят тенор Петра Грудина и бас Сергея Чаговца.

Ты ждешь, Лизавета, от друга привета
И не спишь до рассвета, всё грустишь обо мне.
Одержим победу – к тебе я приеду
На горячем боевом коне…
Приеду весною, ворота открою.
Ты со мной, я с тобою неразлучны вовек.
В тоске и тревоге не стой на пороге —
Я вернусь, когда растает снег…

В какой-то момент Стребыкин не выдерживает, прерывает тягучий мотив:

– Да что там «в тоске и тревоге»! Давайте другую!

И заводит хорошо знакомую, которую тут же подхватывают все:

Мы все добудем, поймем и откроем:
Холодный полюс и свод голубой.
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой.

А Чаговец с Грудиным – один баском, другой тенорком – заводят весёлые сельские припевки:

Топится, топится в огороде баня.
Женится, женится, мой милёнок Ваня.
Не топись, не топись, в огороде баня!
Не женись, не женись, мой милёнок Ваня!

За два месяца до похода

Москва, Кремль, 5 августа 1942 года


Сталин в своем кремлевском кабинете читает почту. На одной из телеграмм задерживается особо. Потом нажимает кнопку и, услышав ответ ординарца, говорит:

– Вызовите Наркомфлота Кузнецова.

Потом встает из-за стола, закуривает, сосредоточенно обдумывая что-то. В дверях появляется заместитель председателя Государственного Комитета Обороны Молотов.

– Входи, Вячеслав Михайлович… Вот, почитай.

Молотов читает телеграмму, поднимает глаза.

– Как по-твоему, насколько можно этому доверять? – спрашивает Сталин, хотя, похоже, и не ждёт ответа.

– Берия говорит, наши разведчики сообщают то же самое.

– Разведчики… Хотелось бы верить!.. А вот Рузвельту уж точно ни к чему вводить нас в заблуждение. Не так ли?

– Думаю, вы правы.

Постучав, входит нарком ВМФ Кузнецов.

– Разрешите, товарищ Сталин?

– Здравствуйте, товарищ Кузнецов. Тут нам от господина Рузвельта интересная телеграмма поступила… Читайте вслух, пожалуйста!

Кузнецов читает:

– «До меня дошли сведения, которые я считаю определенно достоверными, что Правительство Японии решило не предпринимать в настоящее время военных операций против Союза Советских социалистических Республик. Это, как я полагаю, означает отсрочку какого-либо нападения на Сибирь до весны будущего года. Будьте любезны передать эту информацию Вашему гостю»… Простите, гость – это Черчилль?

Молотов замечает:

– Конечно, Николай Герасимович.

Сталин подходит к Кузнецову и, глядя ему в глаза, произносит:

– Как вы считаете, товарищ Кузнецов, можем мы использовать эту информацию для усиления наших позиций здесь, на советско-германском фронте?

– Безусловно, Иосиф Виссарионович! Сейчас английские конвои подвергаются особенно яростным атакам противника. А у нас…

– Сколько на Севере наших кораблей?

– К началу войны на Тихоокеанском театре у нас было 85 подводных лодок, в то время как на Северном – только 15. Правда, еще в сентябре 41-го мы перевели восемь подводных лодок Беломорским каналом в Архангельск и Полярное из Ленинграда. Позже, в апреле-мае 42-го года, три подлодки поднялись из Баку и Камышина вверх по Волге. В июле-октябре с Тихого океана Северным морским путем прошли лидер «Баку», а также эскадренные миноносцы «Разумный» и «Разъяренный».