Несмотря на то, что число веганов растёт, их пока ещё слишком мало, чтобы они могли чувствовать себя социальной силой. Люди в основной своей массе спокойно потребляют продукты, полученные в результате эксплуатации животных. Власть человека над животными оставляет впечатление незыблемого, хотя и сомнительного этически принципа общественного быта. Веганская модель – это торпеда, направленная в борт непотопляемого дредноута, призванная вызвать беспокойство, но не способная отправить его на дно; по крайней мере так это выглядит глазами веганов. Веганство по своей сути – форма социального протеста, и, как любое протестное движение, оно негативно ориентировано. Веганы сконцентрированы на том, против чего они выступают, при этом позитивная программа практически полностью отсутствует. Что будет, если вдруг дредноут потонет? Очевидно, дедоместикация.

Раздомашнивание является прямым следствием из повседневных действий каждого вегана. Разве веган отказывается от продукции животноводства не для того, чтобы животные меньше страдали? Разве он не хочет, чтобы другие люди тоже выбрали веганской образ жизни и тем самым уменьшили страдания животных ещё больше? И разве избавление от страданий полностью не лучше частичного освобождения? И если можно полностью избавить от причинённых человеком страданий хотя бы одно живое существо, разве не стоит этого сделать? И, наконец, неужели полное освобождение всех порабощённых человеком животных не является лучшим состоянием, чем освобождение одного? Всё просто: невозможно быть носителем какой-либо идеологии и не желать ей полной победы. В противном случае возникает противоречие, убивающее исходную идею. Веган, не стремящийся к максимуму освобождения животных, и не веган вовсе. Стоит ли отказываться от молока, если считаешь нормальным продолжающееся где-то страдание ещё не освобождённой бедной коровы? Конечно, страдание не может быть нормой, а потому каждый веган должен воспринимать дедоместикацию как идеальное состояние.

Необходимо сказать, что стремление к тотальной дедоместикации (полному отказу человека от разведения животных) – совершенно новый культурный феномен. Хотя, конечно, животные и раньше порою возвращались в дикое состояние, но это были лишь отдельные эпизоды. Наиболее известны североамериканский мустанг и австралийская собака динго.

Лошадей в Америку завезли европейцы. Континент пришлось завоёвывать, и с людьми случалось разное. Бывало и так, что лошади терялись, убегали, иногда всадника убивали, а лошадь оставалась жива. Обширные прерии кормили миллионные стада бизонов, они легко обеспечили пищей и новых своих обитателей. Лошади освоились в диких условиях и превратились в мустангов.

Когда собака динго попала в Австралию, достоверно неизвестно. Но появилась она там вместе с человеком – если не с переселившимися на континент аборигенами, то позднее – вместе с выходцами из Юго-восточной Азии. Крупных наземных хищников в Австралии нет, и собаки, отбившиеся от людей в силу неведомых нам обстоятельств, сразу же стали хозяевами положения.

Известны также случаи одичания другой живности, например, коз или свиней. Классический пример – это козы или свиньи, попавшие на необитаемый остров. Этих животных часто возили на кораблях – в качестве провианта, и при кораблекрушении животное могло спастись, если рядом оказывался подходящий клочок земли. Хищников на таких островах, конечно же, не было.

Можно сделать вывод, что если животное, бывшее прежде домашним, попадает в благоприятные для себя условия, оно вполне способно выжить и дать потомство.