— Что поделать, моя девочка. — Тяжело поднявшись на возвышение, Харви мягко взял её за руку. — У лордов были свои причины. Оба желали добра своим семьям и мира для земель. Ты знаешь, сколько десятилетий Бидгар и Скоггард враждовали, тихо ненавидели друг друга или сражались на границе возле проклятого леса. Погибали люди. Затем установился хрупкий мир. Ваши отцы приняли решение, способное прекратить междоусобицу, хотя назвать их друзьями было трудно.

— И ты знал?! — Дёрнувшись, точно от удара, Ула подняла взгляд на Карвелла, губы уже шептали слово «предатель».

— Сегодня утром пытался убедить старого упрямца, что Скоггард подсылает убийцу. — Он отвечал глухим, бесцветным голосом. — Тут-то Харви и проболтался.

— Не проболтался! — Морщинистые щёки старика вспыхнули красными пятнами. — Как было доказать тебе, что Скоггарду нет нужды в смерти Урсулы?! Брак объединит имущество. Скоггард расширит владения, став самым крупным лендлордом запада. А в его казне достаточно золота, чтобы содержать замок и подданных Бидгар.

— Я воин и вижу, что у соседей свои цели. Уле нельзя соглашаться на брак. — Карвелл повысил голос, что делал только в разговорах с парнями из стражи.

Он так гневно и решительно настаивал на отказе от договора, что на душе Урсулы потеплело. Она встретилась с Карвеллом взглядом. Нежность его тёмных глаз помогла ей почувствовать почву под ногами. Возможно, спасение существует. Ухватившись за маленькую ниточку, свитую надеждой, она оживилась. Но в следующее мгновенье он снова скрылся за той стеной, что давно поставил между ними, давая понять, что будущего у них нет.

В ответ Ула отгородилась холодом и позволила себе быть требовательной: в конце концов, речь шла о её будущем.

— Почему ты молчал, Харви?

— Зачем тревожить тебя делом, о котором забыли Скоггарды? Как я думал. Когда два года назад приезжал советник Личвард, я решил: соседи помнят о договоре и вот-вот потребуют своего. Личвард молчал. Его интересовал Ведьзмарский лес. Это сбило меня с толку. Заставило поверить, что тебя минует подобная судьба.

— Судьбу не обманешь, — прошептала Ула. — Я никогда не принадлежала себе… и никогда не буду. — Она закрылась ладонью, плечи вздрагивали. — Я вещь, кукла, которую можно разменять на земли, на хлеб и воду для людей, на мир. Марионетка, которая может потерять всё, если решится пойти против уготованного отцом.

Мужчины переглянулись. Речи Урсулы казались такими зрелыми и глубокими. И она не плакала, что было ещё страшнее. Тело продолжало дрожать, но рука снова легла на подлокотник. Глаза остались сухи.

— Мама умоляла не выходить замуж, — медленно, будто говоря с самой собой, произнесла Ула.

Она всегда придерживалась полуправды, когда утверждала, что не помнит родителей, или сама верила: воспоминания — обман и игра воображения. Отца Урсула видела только на портретах, а образ мамы оставался стёртым пятном среди тёмных красок комнаты, где долгое время жила старшая леди Бидгар. В год смерти матери Уле исполнилось пять.

— Ты не можешь помнить. — Харви сморщился, как от зубной боли, морщины пролегли глубже. — И Эрмея обезумела от горя после смерти лорда. Стала мнительной выдумщицей. Не стоит слушать пустые слова и искать в них смысл.

Закрыв глаза, Ула пыталась извлечь из памяти жаркий шёпот матери, произносящей непонятные для ребёнка фразы о проклятии и гибельном замужестве. Вместе со звуками пришли запахи — травяных настоев и горечи. Затем, острыми иглами в сердце посыпались разрозненные картинки. И ярче прочего — бесформенная неопрятная фигура в белой рубахе до пят; бледное лицо с размытыми чертами искажалось при каждом движении мысли. Ула не любила бывать в комнате, где мать порезала себе руки, разбив окно. Комната и теперь оставалась закрытой.