– Прошу!

– Я же говорила, что я не ем рыбу.

– Ты ее не ела, никогда, до этого. Пробуй.

– О, господи! Она же должна быть сухой и вонять рыбой, а эта тает во рту!

– Эх, самой вкусной скумбрия бывает, когда ее только снял с крючка, спустил ей кровь прямо в море, разрезал вдоль и бросил на сковородку. Так, секундочку!

Из стола он извлек ножницы и с хрустом разрезал ими одного из двух омаров, второй в кастрюлю не поместился и ушел в холодильник. Белое мясо из огромной клешни легло рядом со скумбрией, на него был выдавлен лимон, и Ника, уже без всяких разговоров, положила его в рот.

– Божественно! Где ты научился так готовить? Ни папу, ни Егора на кухню просто не загнать, иногда кажется, что они скорее умрут от голода, чем приготовят себе хоть что-нибудь, кроме чая, кофе и бутербродов.

– Это приходит само, когда мама постоянно занята, в первый раз я приготовил для всех борщ в шестом или седьмом классе, потом регулярно стал находить на столе записки от мамы и деньги, на приобретение продуктов и приготовление различных блюд. Папа тоже приходил довольно поздно, он был командиром дивизии в то время, имел ненормированный рабочий день, мама – директор школы, тоже возвращалась поздно. Старшая сестра уехала учиться к бабушке во Фрунзе, и был младший брат, который очень любил вкусно покушать. Вот и приходилось готовить, пока в Нахимовское не поступил.

– Хорошо, что я ушла со сцены, на такой пище и с такими порциями, я бы там и месяца не продержалась. – рассмеялась Ника, но на ее тарелке не осталось даже крошек.

– Теперь самое вкусное! Хвостик омара.

– Я лопну!

– Ничего подобного, я в это не верю!

Брюшко тоже исчезло, разделенное пополам.

– Ну и аперитив. Холодное и очень кислое вино!

– Сказка, просто сказка. Еще бы звуки моря…

– Я попытаюсь достать путевку в Геленджик. Надеюсь, что наш медовый месяц мы проведем там.

– Не верю, самой себе не верю, что это – я, а это – ты, и мы вместе отмечаем предзащиту. Чуть меньше месяца назад Ладыженская практически приговорила меня, сказала, что я не справилась с работой. Все летело в тартарары, и тогда я увидела тебя. А ты меня даже не узнал.

– Ну, как я мог узнать человека, которого мельком видел много лет назад, один раз.

– Трижды, мы виделись трижды.

– Есть у меня такая особенность: я не запоминаю неинтересных мне людей. В тот момент весь ваш класс был мне не интересен, знаешь почему?

– Нет, конечно.

– Помнишь такого Лысова? Курсанта из моей группы, самый молодой из нас был, с таким остреньким лицом, тоненький голосок, худенький. Его Настя практически изнасиловала. У него не вставал, так она ему минет сделала. Вот из-за этого случая, я и перестал воспринимать нормально ваш класс. А когда начали крутить бутылочку, меня чуть не стошнило.

– Ну, ты нашел: о чем вспомнить, да еще в такую минуту. Извини, пора разбегаться, уже поздно.

– Есть!

Он обул туфли и надел куртку. Ника стояла, прислонившись к косяку двери. С некоторым удивлением она увидела, что Сергей не был обижен.

– Сережа, – окликнула она его в дверях, – один маленький секрет: у меня никого и никогда не было. Я тебя очень люблю. Иди. Увидимся в субботу в три.

«Да, действительно, нашел, о чем вспоминать!» – подумал он, когда спускался по лестнице, выйди из парадной и чуть отойдя от нее, обернулся и увидел, что Ника смотрит ему вслед. Он помахал ей рукой, перешел почти пустой проспект и двинулся в сторону улицы Бармалеева.

14 мая в 15.40 в квартире на 5-й Красноармейской они объявили о своем решении старшему Кожевникову. В ответ услышали:

– Ребята, а не слишком ли вы торопитесь? Или дела зашли уже слишком далеко? – Ника покраснела, но ответила не она, а Сергей.