– Какого…

Квини с трудом подавляет смех.

– Да не в этом кармане, а в другом, – невозмутимо говорит Персефона.

Полицейский лезет в другой карман, но извлекает на свет лишь огромный букет искусственных цветов.

– Попробую своим ключом, – бормочет полицейский.

Несмотря на то что ключ у него универсальный, наручники не расщелкиваются. Ему пытается помочь второй полицейский: он отодвигает локтем собаку, чтобы не мешала, и ухмылка слетает с лица Персефоны.

– Вы ударили мою собаку! Я буду жаловаться в общество защиты животных! Вы что, не видите, что она старенькая?

Может, Рут Бейдер Гинзбург и старенькая, но собачиться не разучилась. Она бешено вращает глазами и рычит, не позволяя приблизиться к девочке.

Наконец, мужчины сдаются. Склонив голову набок, Персефона шепчет Квини:

– Это наручники с максимальной защитой. Еле достала, и ведь пригодились же.

– Не слишком ли ты рискуешь? – говорит Квини, втайне восхищаясь смелостью малышки. – Это ж сопротивление полиции, может плохо закончиться.

– Ничего, я же белая, меня не тронут, – говорит Персефона, пожимая плечами.

Понимающе хмыкнув, Квини качает головой:

– Эх, устами бы младенцев…

Персефона доставила ведьмам много хлопот, но она все равно нравится Квини. Когда-то и они были такими же горячими юными максималистками, да время остудило их пыл. На протяжении многих десятилетий ведьмы сталкивались с одной и той же фигней, и ничего не менялось.

Посоветовавшись, мужчины решают послать человека в хозяйственный магазин за керамической пилкой, усиленной карбидом вольфрама. Слыша это, Персефона веселится пуще прежнего.

– Это сработает только на стандартных наручниках, но не на моих, – цедит она сквозь зубы.

И вот вокруг Персефоны суетятся большие дяди, а она лишь посмеивается. Глаза блестят, как сокровища сороки, щеки раскраснелись. Что ж, переполох пошел девочке на пользу, и от ее анемичной бледности не осталось и следа.

Преподобный уже послал за отцом Персефоны, а между тем буря не утихает. Впрочем, она получилась как по Фолкнеру – много «шума и ярости» [19], но без молний, с которыми у Айви случился промах. Поняв, что с дочкой мэра не справиться, оператор крана ссылается на заказ в соседнем городке. По выходным он работает за двойную ставку, а здешнее мероприятие – всего лишь общественная нагрузка.

– Скатертью дорога, – говорит Квини и делает ему ручкой.

Через минуту к дому подъезжает машина с репортером.

Знаете, что происходит, когда переворачиваешь в лесу гнилое дерево? Из-под него сразу же разбегаются во все стороны насекомые, которые солнцу предпочитают темноту и сырость. То же самое произошло и с горожанами. Все уносятся вприпрыжку, в том числе и судья с адвокатами – никому не хочется быть замазанным в таком грязном деле, как охота на ведьм.

Журналист промок до нитки, пока добежал до крыльца. Обойдя Квини, он обращается к Персефоне:

– Привет, юная леди. Не расскажешь, для чего ты устроила этот протест?

Персефона молча передает ему Рут Бейдер Гинзбург.

– Не подержите минутку, а то у меня рука затекла. Если вы понравитесь моей собачке, то получите интервью.

Квини хмыкает, глядя, как журналист неловко берет РБГ, с улыбкой поправляет ее вязаный ошейник и гладит по голове, что производит на животное усыпляющий эффект. Оно и понятно: денек выдался бурный и собака устала.

Снова хлопает дверца машины, и Квини оборачивается: оказывается, к месту происшествия приехал и отец Персефоны, мэр города Уилл Стоутон. Стоутон – крупная фигура как по должности, так и по обхвату. Ему где-то за пятьдесят, он лохмат и неухожен, как запущенный газон, а из-под добротного пиджака выглядывает мятая рубашка.