Мой отец, к слову, в профессии пошел по ее стопам – тоже стал врачом, правда, не терапевтом, как мать, а узистом. В деле этом он также немало преуспел: чтобы попасть к нему на прием, люди по два месяца в очереди стоят. Это при том, что папа работает буквально на износ.

– На свете, Люсенька, нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь, – сказал он мне как-то раз. – Моя же задача – вовремя разглядеть червоточину, которая может это сокровище уничтожить.

Между тем, такое ответственное отношение к работе в некотором роде вышло доктору Лекарцеву боком. Дело свое ему часто приходилось делать в ущерб семье, а это категорически не нравилось моей матери. Ей было абсолютно все равно, что заработки супруга растут с каждым днем, что его уважают коллеги и знает в лицо практически весь город. Она рассуждала так: какая разница насколько успешен мужчина, если жена и дочь его видят только в больничном коридоре и иногда по телевизору?

Папа, конечно, оправдывался, отшучивался и вообще всячески пытался нас задобрить. Собственно, меня задабривать было и не нужно. Я всегда считала своего отца едва ли не героем, способным вовремя обнаружить в теле человека невидимого врага. К тому же, почти все свое свободное время папа посвящал именно мне, а потому мы с ним были и остаемся до сих пор очень хорошими друзьями.

С мамой же дело обстояло иначе. Недовольство между ею и отцом с каждым годом все росло, накапливалось, и в конечном итоге вылилось в развод.

На самом деле, мои родители молодцы. Свои отношения они всегда выясняли тихо, изо всех сил стараясь не привлекать к этому мое внимание, а разошлись так и вовсе забавно – в год моего поступления на первый курс факультета журналистики.

Да, так уж вышло, что я (к великой радости матери) в нашем семействе оказалась «засланным казачком» и продолжить врачебную династию не сумела (химия – это определенно не мое, а без знаний по данному предмету в медицинский университет, к сожалению, не берут). Папа и бабушка к такому повороту событий отнеслись с пониманием – не судьба, так не судьба.

Бабуля, к слову, несмотря на то, что территориально находилась за сотни километров от города, нашей жизнью всегда интересовалась очень живо и сердечно. Мы часто разговаривали с ней по телефону, раз в несколько месяцев приезжали в гости. Маме, правда, эти поездки удовольствия не доставляли, поэтому в какой-то момент произошла смена ролей – бабуля стала приезжать к нам сама.

С тех пор прошло много лет. Родители давно живут отдельно, я окончила университет, устроилась на работу, приноровилась к ритму новой жизни и даже наметила себе в ней неплохое место.

Однако, где-то я, видно, ошиблась, раз мой неиссякаемый оптимизм находится теперь в полузасохшем состоянии, в голове вместо ясных мыслей – каша, а сама я ощущаю себя равнодушной амебой, плывущей по течению.

Быть может, необычное село, затерянное среди лесов и полей, сумеет помочь мне привести себя в норму?..

***

На нужной станции поезд остановился в шестом часу вечера. Там меня уже ждали. Едва я спрыгнула с подножки на поросшую мелкой травкой бетонку пассажирской платформы, как тут же оказалась в крепких бабулиных объятиях.

– Приехала, моя звездочка, – радостно заахала бабушка, звонко целуя меня в обе щеки. – Господи, а отощала-то как! Одни кости и глаза остались! Не кормят тебя в твоем городе, что ли?

– Кто бы говорил! – весело ответила я, с удовольствием обнимая Лекарцеву-старшую. – Конституция-то, между прочим, у меня твоя.

И это самая чистая правда. Наша Валентина Петровна всегда была стройной и изящной, а теперь, в неполные восемьдесят лет, и вовсе высохла до состояния божьего одуванчика. К слову сказать, на эти неполные восемьдесят бабушка совершенно не выглядит – глаза у нее ярко-зеленые и лучистые, морщин на лице немного, осанка прямая. О солидном возрасте напоминают только пепельные от седины волосы (она за всю жизнь их ни разу не красила) и руки – с желтой пергаментной кожей и кучей пигментных пятен. Рук своих бабуля обычно стыдится, а потому на людях всегда носит перчатки – зимой вязаные, летом тонкие матерчатые.