– А почему с вами рома? – я видела, что на задке предыдущей телеги болтали ногами эти двое – малец–скоморох и девчонка в монистах. – Они же воры и конокрады. Мой отец их никогда не привечал.

– Обездоленные всегда к друг дружке жмутся. Как я мог бросить на полуночной дороге несчастных женщин с детьми?

– А где их мужчины?

– Перебили всех под Торжанами. Они у тамошнего князька хотели табун увести. Вот и поплатились. Их женщины насилу ноги унесли. Все добро побросали. А я их пожалел. Хоть и вороватый народ, но поют душевно. Так и колесим. Мы выступаем, они гадают. А деньги в общий котел складываем.

– Дядька Петр, мне бы убедиться, что мой муж жив. Не верю я, что он к погрому причастный. Клялся же, что никогда врагом мне не станет.

– Э, нет, – он покачал головой. – К Ратиборам сейчас только безумец сунется. Мы все новости в ближайшем городе узнаем. О таком вероломстве быстро гонцы весть разнесут. Там и посмотрим, враг тебе твой жених или нет. Милая, а почему ты его называешь мужем? Ведь свадьбы у вас так и не случилась. Нас твой батюшка пригласил гостей повеселить, и мы думали, что в городе еще не неделю задержимся.

Посмотрев на меня внимательно и увидев, что я прячу глаза, цокнул языком.

– Без свадьбы, видать, справились.

– Мы думали, что пять дней ничего не изменят… – выдавила я из себя.

– А оно вон как случается, – вздохнул Петр и положил мне на плечи руку. Прижал к себе, понимая, что сейчас польются слезы. – Поплачь, милая. Легче станет.

До ближайшего города добирались две недели. Могли бы долететь быстрее, но заходили в крупные села, где тоже находились охочие поглазеть на пляски–драки скоморохов.

Рома сильно не высовывались. Понимали, что их не любят, и в случае ссоры защитить будет некому. Артисты сами нуждались в защите. Из крепких мужиков их было всего четверо. Дядька Петр самый старый. Он считался предводителем ватаги. Остальные трое значительно моложе: балалаечник, акробат и певец.

Малец в шапке с колокольчиками исполнял роль шута, а девчонка в монисто – плясуньи. Она же гадала по руке, и я видела, что маленько подворовывала. То пару яблок из корзины зазевавшейся тетки вытащит, то понравившуюся ленту незаметно с косы снимет.

Наблюдать за жизнью ватаги было интересно. Правда, я боялась нос из кибитки высунуть, чтобы не приметили мои рыжие волосы, поэтому подсматривала в дырочку. Основания прятаться были. В одной из деревень дядька Петр слышал, как расспрашивали о рыжей девке – сбежавшей княжны. За меня обещали большие деньги. Да и мы сами не раз мы видели отряды всадников в черных одеждах, которые скакали то в одну сторону, то в другую.

После таких расспросов не оставалось сомнений, что в обозе все знают, что за птица прячется в повозке дядьки Петра. Оставалось только надеется, что никто не польстится на большие деньги.

– Может, мне уйти? – спросила я как–то своего покровителя.

– Нет, – отрезал он. Всегда так делал, чтобы не вступать в спор.

– Если найдут, что вы меня прятали, никого не пожалеют, – я знала, что говорю. Видела, как безжалостен враг.

– Тебе одной и дня не прожить. Люди Горана тут же смекнут, что за лиса выбралась на дорогу.

– Ну не могу же я быть вечной нахлебницей. Вижу же, что не богато живете.

– До города потерпи. Что-нибудь придумаем, чтобы тебе и людей не бояться, и начать ватаге пользу приносить.

На том и порешили.

Уже на подъезде к городу решено было остановиться в большом придорожном селении. В самом людном месте, у трактира, наши скоморохи–кукольники дали первое «дневное» представление. Я видела, как это делается еще на нашей площади. Кукольники напяливали на себя длинную юбку с обручем и поднимали ее над головой, сооружая таким образом круглую ширму. Оставалось дело за малым – надеть пальчиковые куклы и на радость сбежавшейся детворе устроить сказку. Обычно показывали «Медведя и козу».