Задерживаться не стали, направились к лешему.

– Леший! Выходи, коряга ты старая! – крикнула я, не обращая внимания на кошку.

Она каждый раз переживает, что такая фамильярность мне аукнется. Но не собираюсь я плутать его тропками. Знаю, хаживала. Любит он путников кругами водить.

Я, когда впервые одна пошла, без наставницы, полдня плутала в трёх соснах, пока разноглазый не явился. Наставница ещё как-то могла совладать с этим шутником, а вот я мала еще была. На следующую встречу я метки оставлять придумала, да только ещё пуще запуталась. А однажды, смирившись с участью, взяла с собой пирога кусок, чтобы плутать не так грустно было, и тут-то все случилось: остановилась я, чтобы поесть. Кусочек ко рту поднесла, да от шума сбоку, словно кто-то невидимый воздух втянул громко, вздрогнула и выронила. А он и исчез в тот же миг. Мява вздыбилась, зашипела на то место, куда крошка упала. Я же вторую отломила, задумавшись над происходящим. Нет, испугаться не успела, так как наставница уже объяснила, чего можно страшиться, а где нужно просто подумать.

Снова шум у самого уха. Снова вздрогнула, выронила крошку. А вот на третий раз сообразила, и сама предложила угоститься. Да только этот пакостник явил себя, как за бороду его прихватила, и высказала все, что думала. Обиделся горемычный! Но потом пирогом, конечно, тоже поделилась, и даже пообещала впредь приносить с собой, в обмен на обещание: не путать мою дорожку. Так и подружились.

А вот Мява до сих пор с настороженностью к нему относится. Не доверяет.

– Чаго орёшь, шабутная? Тутась я. – Передо мной появился невысокий старичок с седой бородой, если бы не кожа, на кору похожая больше – да и на ощупь такая же.

– Ждёшь, значит?

– Да ужо с луга чую мою усладу, слюной весь изошелси, а ты все медлишь! У-у-у, улитка нерасторопная! – Блеснул бусинками глаз лесной смотритель, да на мою суму уставился, заухаф филином. – Ух! Ух-ух-ух! Неужтась хумари добавила? Дай-кась скорее! – Протянул дрожащие от предвкушения рученьки-веточки.

Да нет, они не веточками, но уж больно худые. Как, впрочем, и ноги лешего. Может, конечно, и другой облик принимать, но почему-то любит этот.

– Ай-яй! Погоди ручешки протягивать. Скажи мне лучше, что там с девками творится? Ведь слышал, небось?

– Вообще-то, мяу, мы за медвежьей ягодой пришли, – напомнила Мява, и прикрыв глаза, начала вылизывать лапу.

– Не слыхивал я. От не знаю ничегошеньки. Ни о чем.

– Таки ничегошеньки? – уточнила я, сомневаясь в его словах.

– От те слово лешего! – И плюнул через левое плечо. Только вместо плевка на землю шишка упала.

– Врёт, – меланхолично вставила кошка, и тут же округлила глаза, кажется ещё пуще, чем они есть на самом деле.

Леший оказался позади нее, и смачно так, со вкусом провел языком по ее загривку, прилизав против шерсти.

– А не вру я, зараза ты черная! И невкусная ты! Тьфу! Чего, спрашивается, облизывать себя постоянно?

Кошка зашипела, но уже поздно – леший снова передо мной появился.

Я рассмеялась, заработав обиженный взгляд фамильяра. Как же мне нравится, когда эти двое вместе…

– Ладно, не буду пытать. Вот здесь оставлю свои травки, будь так добр, сохрани. Заберу на обратном пути. И не моргай удивлённо, иначе не получишь больше хумари. И матушке не смей говорить ничего – слово дай! Только настоящее! Живое!

Леший нахмурился, продолжая с жадностью глядеть на угощение, но вскоре сдался. Понял, видать, что таких лакомств от наставницы не дождется, а я могу и пакость сделать.

– На тебе слово, шабутная, – протянул он ладонь, прежде плюнув на оную.

– Беру твое слово, леший.