– Пойду похлебаю, вы тут без меня разберётесь, – бурчал он. – Тебе, маэстро, могу обед на дом доставить, но только за две свечки. Учитывая мой проигрыш и предстоящий нервный криз.

– Тащи. Дам две, – улыбнулся Гошка. – Вера, что ты там вкусного напарила?

– Сечку. – Повариха виновато вздохнула. – Ка-ашу.

– Что такое, Смирнова? – с неотошедшим гневом спросил Харлампий. – Опять эта сечка!.. Нету других продуктов, что ли?

Повариха переступила грязными сапогами, потупилась.

– Да я б и первое, да я бы второе какое получше сготовила, да печурка одна, махонькая. – Вера затеребила кофту. – Цельный день вокруг неё топчусь, по лыве плаваю. Попросила ребят, чтоб хоть воду из кухни отвели, говорят: «нам и так хорошо». А у меня уж ноги околодили.

Она всхлипнула, прижала к губам конец косынки и вышла. Следом с миской в руке выскользнул Женька. Харлампий убрал бумаги во вьючный ящик, постоял у печки, подумал и сел бриться.

После обеда в палатку ИТР зашли двое рабочих-канавщиков.

– Можно? – спросил щуплый, похожий на подростка, тридцатилетний Васька, за пристрастие к густому чаю прозванный Чифиристом. Его вечно знобит, он плотно запахивается полами телогрейки и всовывает в рукава, как в муфту, бледные суетливые руки.

– Входите, – разрешил Харлампий. – Что у вас?

Васька посмотрел на напарника – Николая, плотного здоровяка, мол, говори давай, зачем пришли, даже подтолкнул локтем.

– Ребята поговорить с вами хотят, – начал тот. – Решать надо…

– Просют к нам заглянуть, – просипел Васька. – Заодно прокомиссуете, в каких условиях трудящие живут.

– Ну-у, хорошо, зайду, – пообещал Харлампий. – Вот дела доделаю.

Рабочие степенно вышли. Всё ещё сидя на нарах, Гошка с интересом проводил их глазами, потом стал наблюдать за явно встревожившимся Харлампием. Женька занимался своим делом – пристраивал к самодельным лыжам-снегоступам крепления, весело насвистывал.

– Что это они, а? – ища ответа, заводил головой Харлампий. – Парламентёров прислали, так надо понимать?

– И понимать нечего. – Гошка подогнул ноги калачиком. – Сходи, поговори по душам, пора бы.

– Вот именно – по душам, – ковыряя больной зуб спичкой, поддержал Сергей. – А то настроение у них… Уйти могут.

– Куда-а? – вытаскивая из лыжины вогнутый гвоздь, выкрикнул Женька. – Жить им надоело, что ли?

– Здесь жить надоело. – Гошка сделал ударение на первом слове. – Вполне допускаю, что снимутся и пойдут с этой Голгофы.

– Не болтай. – Харлампий вздёрнул подбородок. – Надоело, понимаешь?

– Ну сам рассуди. – Гошка протянул к нему руки. – Нам зарплату и полевые начисляют аккуратно, а это уже кое-что, а не ихняя повремёнка. Знают они разницу? Знают. Обидно? Факт. Так что, Харлампий, могут запросто и того…

– Что это – «могут и того»? – Начальник приузил глубокие, близко к переносице посаженные глаза. – К чему намёки, недомолвки? Договаривай!

Женька перестал насвистывать и, готовый заржать от Гошкиного ответа, замер над лыжиной.

– Значит, так. – Гошка выдержал паузу. – Пойдёшь на переговоры, прихвати наган. Чуть чего, ты вверх – «бах», как ординарец Петька в «Чапаеве», и быстро, в тишине, пока не очухались, излагай приказы и инструкции.

– Безответственный ты человек! – с надсадом упрекнул Харлампий. – Всё бы тебе «бах»!

Гошка с Женькой захохотали. Сдержанно посмеялся и Сергей. Глядя на них, Харлампий покривил губы и неожиданно улыбнулся.

– Хорошие вы ребята, – сказал, – только трепачи весёлые. Вот стукнет каждому по сорок, как мне, загрустите.

– Поумнеем, – уточнил Женька, вертя в руках лыжину. – Как, братцы, сгодится?

– Шею сломать, – ответил Гошка.

– Ну, мужики. – Женька забеспокоился. – Ну, честно?