– Да ну, дядя Денис, ты напьешься, приставать будешь.

– Когда я к тебе приставал? Нет, ты скажи? Я разве смею?

Вздохнув, я, думая, что вру, пообещала:

– Ладно, будет время – заскочу.

Спустя пару недель я действительно заскочила к Дионису. Не потому, что мне так уж хотелось позировать. Впервые после многих лет кто-то вдруг заговорил о маме, и я решила, что будет любопытно повыспрашивать Диониса о том, о сем.

Но Дионис был в творческом ударе. Поэтому он сразу начал громить шкафы в собственной студии, собирая барахло, которое, по его мнению, должно было что-то там символизировать. Старое-новое, мертвое-живое и тому подобное. В итоге он водрузил на меня черный парик под Мирей Матье и шляпу, увидев которую, любая красотка рококо скончалась бы от невыносимой зависти. Вместо платья мне пришлось облачиться в халат с множеством висящих лоскутов. По команде Диониса я то сидела на роскошном красном диване (снимок на этом диване для моделек Диониса – что-то вроде ордена «За заслуги перед фотографом», так что я собой возгордилась), то лежала на черно-белом ковре, то зависала над огромным подоконником.

Дионис снимал меня и раньше. Мое неузнаваемое под макияжем лицо засветилось даже на нескольких международных биеналле, но лишь теперь он вдруг стал по-настоящему одержим придуманным для меня образом и чем-то, что видел в окошке своей камеры. Я слышала возбужденный шепоток девчонок-моделей, которых парочка-другая всегда пасется в студии. Дионис творит! Гений! Фотограф века!

– Ты, Риточка, потрясена будешь. А еще говорят, от нас что-то зависит. Все, все уже заложено. Вот они, гены-хромосомы-днк. И руки у тебя, как у матери. С такими же длинными пальцами. Потрясающе!

Когда творческий азарт фотографа поостыл, я все же решилась выдать Дионису семейный секрет:

– Дядь Денис, ты только не обижайся, но то, что я похожа на мать, доказывает только то, что воспитание закладывает в нас куда больше, чем кажется.

– Не понял, к чему ты клонишь.

– Меня усыновили. В три года. Мы с мамой не родные друг другу.

Дионис долго смотрел на меня, склонив голову набок, а потом решительно отверг факты:

– Не может быть, чтобы не было никакого родства.

– Ну, бывают же люди-двойники. Наверное, она поэтому и приметила меня в детдоме.

– Почему я ничего об этом не знаю?

– Ну, изначально никто ничего не скрывал. Некоторые факты сначала тихо умалчивали, не афишировали. Потом за давностью лет все, что называется, быльем поросло.

– А твои братья?

– Их тоже усыновили. У мамы не могло быть детей.

Дионис молча дошел до бара, налил себе чего-то крепкого из пузатой бутылки, рывком опрокинул содержимое стакана в рот, выдохнул, а затем тяжело высказался:

– Я поражен до глубины души. Правда. Потому что в этой истории кое-что не сходится. У тебя есть мамины фотографии?

– Дома есть. Но я туда соваться не буду. Ты же знаешь, мы с отцом не ладим. Мне его лишний раз злить из-за такой ерунды не хочется.

– Ладно, я как эти твои фотки сделаю, пороюсь в старых коробках, тогда ты сама все увидишь. Не может такого быть, чтобы ты была ей чужой. Ты по масти другая, это да, но в остальном сходство неоспоримое. Ты когда на вечеринке появилась, я прямо замер. У твоей матери тоже было желтое платье, и на мгновение я решил, что вижу ее призрак. Знаешь, она была необыкновенной, неземной, и я бы не удивился, если бы она превратилась в привидение. Я даже был разочарован, что это всего-навсего ее живехонькая дочь.

– Мне не по себе от твоих слов. Но спасибо. Ты хорошо знал маму?

– Ну, как тебе сказать. Тебя я вот хорошо знаю? Настолько, насколько мне камера позволяет. Ты – комнатный цветочек с хрупкими лепестками, вынужденный расти не в теплой уютной оранжерее, а на обочине скоростного шоссе. Ты выглядишь, как обычная девушка, каких полно в этом городе. Но все это – обман, потому что ты выносливей пустырника и вредней чертополоха. Ты разочаровываешь проявлением внутренней силы. А вот Маша всегда и везде была шикарной розой. В любых условиях она завораживала чем-то таинственным, спрятанным между лепестков. Ее любили за красоту и одухотворенность, за страстность и гордость. Посмотри, как Ариадна пыжится быть неотразимой – так вот это она твою мать копирует, хотя и с успехом провинциальной мартышки из цирка.