Был он небольшой, глухой, с единственной парадной, дверь в которую была чуть приоткрыта.

И оглядев его, я понял, что потерял то высочайшее водительство, которым обладал еще несколько минут назад, что я попал совсем не туда, куда стремился, и я мучительно не могу осмыслить – и это самое важное для меня, – почему именно в этот двор привели меня мои ноги.

Внезапно я забыл лицо юной женщины, которую разыскивал. Невидимая волна, пролетевшая по моей зрительной памяти, смыла его начисто, не оставив ни теней, ни линий, и только память умственная еще хранила в себе пустую неодушевленную фразу, которая и закрепилась в ней потому, что я много раз повторял ее: «Как она прекрасна!»

Со мной произошло подобное тому, что случилось с апостолом Петром, когда он по воде шел к Христу, но вдруг усомнился в том, что такое могущество ему, апостолу, дано и, главное, что такое чудо вообще может быть здесь, на Земле, и стал тонуть.

«Однако так нелепо это не может разрешиться, – сказал я себе. – В конце концов, в какие моменты я ошибался: когда шел за ней, ехал с нею в автобусе, сидел в темном эркере, ринулся ее искать, наконец, пришел сюда, в этот двор, или сейчас, когда вдруг осознал, что все происходящее – пьяный бред?»

Стремительно вошел я в парадную.

Запахи камня и теплого сухого воздуха, исходящего от горячего радиатора парового отопления, окружили меня. В этих запахах обитала история человеческих жизней по меньшей мере за полтора последних столетия государства российского. Квадратные каменные плиты, на которых я стоял, были протерты сотнями тысяч ног до плавных гладких углублений. Впереди круто уходила вверх лестница со сколотыми и сточенными ступенями разной высоты. И свод над ней был арочный, каменный. Одна на всю площадку, справа темнела квартирная дверь, обитая исполосованной ножом кожей и имевшая старинный механический звонок – наружу торчал на оси медный барашек.

Я повернул барашек.

Звонок курлыкнул слабо, осторожно.

И мне стало не по себе от этой его осторожности.

Тишина занимала все пространство лестничной площадки.

Наконец за дверью послышались шаги.

Подойдя ко мне вплотную, кто-то прижал ухо к моему сердцу.

Молча, мы стояли друг против друга, разделенные лишь толщею деревянной двери.

– Кто? – спросил пожилой женский голос.

– Откройте, пожалуйста! – сказал я.

– А что вам нужно?

Вдруг я почувствовал унизительный комизм моего положения.

– Я хотел бы кое о чем спросить у вас.

Фраза вышла скомканной. Я понял: та, за дверью, уловила по моему голосу, что я пьян.

– Не открою, – ответила она. – Спрашивайте оттуда!

– Хорошо, – сказал я. – Здесь живет молодая женщина лет девятнадцати-двадцати? Густые волосы. Русые, со светлыми прядями. И с нею девочка. Лет тринадцати.

– Нет, – ответил голос из-за двери. – Молодые женщины с густыми волосами здесь жили пятьдесят лет назад.

Прерывистый туннель из трех подворотен повел меня к далекому свету уличных фонарей.

Я вернулся на улицу и прошел с квартал.

Будка телефонного автомата вынырнула передо мной из-под стены дома.

Будка была без двери, но аппарат цел.

Я кинул в него монету и набрал номер домашнего телефона парикмахерши.

Я набрал на диске номер домашнего телефона парикмахерши.

Я это сделал осознанно.

Колоссальная энергия протеста против самого себя нарастала во мне. Я знал, что это злая, темная энергия. Но ее требовалось истратить.

– Алё? – шепнул внутрь моего уха тихий голосок с легчайшей, чуть царапнувшей хрипотцой; наверное, спала уже, а телефон поставила возле кровати на пуфик.

Увидел кудлатую ее голову в спутанных кудряшках, круглое заспанное лицо, мягонькую ночную пижаму с кружевами вокруг полной шеи, на запястьях и на гладких икрах.