Не пропускающие ни одного интеллектуального события «прокулианцы» привезли новую нашумевшую книгу некоего Апулея из Мадавры под названием «Метаморфозы». О ней было много споров в Городе: от резкого неприятия до бурного восторга. Как водится, старики возмущались, молодежь восхищалась. На номентанской вилле были устроены рецитации, и молодые люди, расположившись под сенью портика над зеленым прудом, по очереди читали, в музыкальном сопровождении неистовствующих от жары цикад, то и дело дружно заливаясь смехом. Фабула была не нова: историйку превращения некоего Луция в осла уже рассказал Лукиан из Самосаты, но сочинение Апулея представляло собой нечто особенное. Стиль слегка напоминал латинский слепок речи Максима из Тира, но было в нем что-то чарующее, захватывающее, выдающее руку мастера. Веттий решительно присоединился к партии поклонников карфагенского автора.

Воспоминания о Марцелле по-прежнему властвовали над душой Веттия, ими был наполнен каждый его день и час. Об Учителе же он старался не вспоминать совсем, чтобы не терзаться бессильными муками ревности. Но эти нежеланные мысли то и дело всплывали вновь, отравляя его существование, словно медленный яд, приготовленный зловещей искусницей Локустой. Конечно же, он отыскал и бывшую виллу отца Марцеллы. Она была несравненно скромнее, чем имение сенатора, но Веттий чувствовал себя счастливым, что нашел ее, и немало времени провел в ближайшем лесу на склоне горы, словно пытаясь разглядеть в лесной чаще то ли фавнов, о которых мечтала его госпожа, то ли ее саму, загорелой и тонконогой девочкой-подростком.

Переждав в Номенте августовский зной, Веттий один вернулся в Город, несмотря на то что «виноградные каникулы» заканчивались только в середине октября, а в сентябре воздух Города считался особенно нездоровым. Но он очень надеялся, что Марцелла тоже вернется к Римским играм. Не случайно же она говорила о «трех месяцах».

Веттий не ошибся: за четыре дня до сентябрьских нон он действительно получил долгожданную записку от своей наставницы с приглашением прийти. Юноша долго раздумывал, не посвятить ли ему богам легкий пушок, покрывший его щеки, но пришел к выводу, что с ним он будет выглядеть солиднее. Однако приветствие Марцеллы прозвучало убийственно:

– А ты за лето подрос, мой мальчик!

– А ты стала еще красивее! – ответил Веттий, стараясь подавить огорчение от ее слов: он почти что отпустил бороду, а она по-прежнему хочет считать его ребенком. Но говорил он правду, Марцелла и в самом деле похорошела, и не только внешне. Казалось, будто терпкое, выбродившее вино переливалось в ней.

– Ну и что тут произошло интересного за время моего отсутствия? – спросила Марцелла.

Веттий рассказал о странном философе Юстине, начиная с его спора с августом и кончая казнью. Марцелла слушала внимательно, но с явным неудовольствием.

– Не обольщайся! – сказала она наконец. – Я слышала о нем. Учитель говорил, что он, несомненно, психик, и выше этого не поднимался никогда. Да, по слухам, он неплохо знал Платона и щеголял этим, чтобы прикрыть скудость собственного учения… Психики придают чрезвычайное значение тому, чтобы не участвовать в жертвоприношении богам. И очень чтут своих «мартиров», как они их называют. Но мы смотрим на это шире и свободнее, потому что знаем: не мученичество, не мартирия, а только истинное знание, гносис, приносит спасение. Избранным же и познавшим ничто не может повредить! Ни жертвоприношения, ни зрелища, ни что другое. А про августа – что сказать? Разумеется, истина и от него сокрыта, раз он вообще не признает Христа.