Через два месяца он писал матери следующее:

«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Дорогая матушка, сейчас, накануне Сатурналий, весь Город, как в лихорадке, мечется, и повсюду шум приготовлений невиданных, и уже приготовлены платья шелковые и колпаки фригийские, и в зимних триклиниях для господ и для рабов столы общие ставятся, и подарки уже запасены, и все кратковременный возврат золотого века предвкушают. А я вспоминаю, как у нас в доме, особенно при жизни отца, Сатурналии праздновались. Мне тогда и правда казалось, что это век золотой возвращается, и я без подарка бесхитростного даже последнего раба оставить боялся. Как же сейчас мне оставить без подарка тебя, дражайшую? Поэтому посылаю тебе отрез ткани шерстяной, как ты любишь, цвета шафранового. Что ты предпочтешь сшить, я не знаю, и не очень в ваших женских нарядах смыслю, но пусть его цвет донесет до тебя немного солнца южного, коего, не буду скрывать, даже и у нас сейчас, в декабре, немного – но тем дороже пусть будет дар. Будь здорова!»

Февральское письмо было таково:

«Веттий Вибии, любезной матери, привет. Дорогая матушка, жизнь моя окончательно вошла в колею, я, как и мечтал, учусь в Атенеуме, философии и риторике учусь, много нового узнаю, а также по-прежнему жизнь великого Города с восхищением наблюдаю. Большим счастьем для меня было увидеть все то, что мы, провинциалы, в основном по стихам поэтов представляем. Увидел я наконец, как

– и как будто приобщился вечности Города. Увидел я также, как

И подумал, что, должно быть, правда:

И хотя должность консула уже не сопряжена с той властью, какая во дни пелигнского поэта подразумевалась, сила древнего обряда чувствуется и поныне. А в третий день до январских нон состоялись молебствия о благополучии августа, великолепием древний обряд затмившие. В этом году торжество было тройное: за двойным празднованием новолетия последовало всенародное молебствие по случаю взятия одной из парфянских столиц, Ктесифона. В жертву Юпитеру было принесено сто белоснежных волов – зрелище поистине впечатляющее! И какое ликование всеобщее, и даже последний бедняк обделенным не остается, каждый корзиночку с хлебом и мясом, да меру вина получает.

Сейчас, в месяце очищений, видел я, как празднуются Луперкалии по римскому обряду, когда обнаженные луперки (все юноши из знатнейших семей, правда!) хлещут косматыми ремнями всех, кто попадается им на пути, и как женщины лучших фамилий стараются подставить руки под бич в надежде на удачное зачатие. Хоть календарь для всех один, но некоторые обряды, и в частности этот, в Городе сильно отличаются от наших и чувствуются по-особенному.

Что ни говори, когда думаешь, что те же праздники на протяжении столетий наши предки праздновали, некую неразрывную связь с ними чувствуешь и понимаешь, что великий Город – наше наследие, которое нам хранить и совершенствовать. Ты, наверное, скажешь, что я заговорил совсем в духе дяди-сенатора. Но я скажу, что скорее живое прикосновение к истории Города заставляет меня говорить так. Будь здорова».

О праздниках Веттий писал не без умысла. Суеверие матери его по-прежнему тревожило, и он надеялся своими рассказами отвлечь ее и вернуть к отеческой вере. Описывая все это, он не знал, что вскоре судьба круто повернет его собственную жизнь и уведет его прочь от отеческих святынь.