Утром в палате случился переполох. Все обитатели были напряженно обращены к странному незнакомцу (Костя глядел протяжно и молчаливо – не сказать, чтоб сочувствующе). Возле пациента суетился врач, приказал медсестре:
– Каталку, срочно!
Больной неестественно дергался и издавал нечленораздельные звуки. Однако некоторые слова выделить удается – вот они:
– Пустая… молоко вскипятить… проклятая сабля… крысы – шерстью паленой пахнет…
Костя – мы вновь подле гаража – заканчивал, крутя в ладони стакан:
– Фамилия у него забавная – Деордица. Молдаван, видать… Собственно, эта фамилия…
Костя умолк, вскоре оживился, протягивая руку к сосуду:
– Давай, что ли, за истину – поскольку на дне она.
Выпив, Костя недолго помолчал и продолжил, искренно пожимая плечи:
– Не-ет, в шашке черт, это точно… – Копнул в затылке. – Да чего там – я же и на поправку пошел, после того как ты мне ее принес. А дело, признаться, плохо было!
Вадим уловил момент:
– Что, вообще, с тобой случилось? Мы ведь, скажу я, испугались!
Костя поморщился, потемнел:
– Не будем. Только сабля не простая – отвечаю!
Получив разочарование, Вадим, однако, сдержался, сказал буднично:
– Конечно, не простая – я ж недаром ее тебе принес! Она в нашем роду в начале века появилась…
Глава третья. Сабля
Если бесцеремонно ткнуть пальцем в какую-нибудь приблудившуюся молекулу российской истории, да еще со знакомыми географическими очертаниями, очень даже случается угодить в изрядное происшествие. Чтоб вы не укоряли за фантазерство, испробуем авантюру и шлепнемся, к примеру, в столетней давности натюрморт.
Начало прошлого века, ладный летний денек. На берегу юркой реки Каменка устроилось дородное село Гилёво, в почетном месте высилась добротная хоромина о двух этажах с каменным цоколем. Существовали гвалт, люд, наблюдался чумовой пир. Настежь были распахнуты высокие узорчатые ворота свежего теса. В чреве обширного мощеного двора выстроился длинный стол, начиненный угощением. Негусто сидели разного, преимущественно дельного возраста мужички, – иные валандались по двору, витиевато и упрямо не попадая в цель по причине отсутствия таковой; баб существовало меряно – хозяйствовали. Понятно было, что это второй эшелон: свой служивый и на дармовое приспособившийся со стороны народец, – основной процесс пока таился в утробе дома, но выдавал себя затейливой какофонией музыки и звоном женских голосов.
Вот в бородатом зеве застольщика громогласно зацвела песня – впрочем, угасла, заплутав в словесных оборотах. Ошарашенный таким поворотом событий экземпляр люто пучил глаза и в качестве компромисса ловко швырнул в рот содержимое стакана. Некий гражданин с уроненными руками, основательно упершись лбом в нежно подернутые замшей мха бревна амбара, строил замысловатые коленца, надо думать, сооружая относительно вертикальное состояние тела. Очередной одинокий танцор угрюмо и немо творил под поветью «антраша» и, наконец, рухнув замертво – улыбаясь, однако, этому обстоятельству – пустился дерзко храпеть. Впрочем, и за столом, сладко обняв миску, следующий косматый дядя витал в эфирах. Совсем поодаль, оперевшись одной рукой на высокий столб забора и уронив голову, мочился урядничего звания человек. Гуляет народ, эх-ма!
Однако присутствовали и живые.
– Авдотья, вина!.. – относительно тверезо шумнул распорядительнице ражий рыжий человек. – Молодым уважение!
Не спеша, подошла тетка преклонных годов, наклонила полуштоф, согласилась:
– Стукни, милай – чтоб перед людям не хромать.
А чего бы и нам не попотчеваться от щедрого стола. Вот, к примеру, какое глубокое умозаключение, обращенное к соседу, услышим от тщедушного мужичка в косоворотке с оборванными пуговицами: