«Обучавшиеся на технических и механических отделениях техникумов, – четыре шага вперёд!» – прозвучала команда начштаба.

Я сделал четыре шага и остался на 4-й учебной заставе. Переезжать мне не понадобилось. А вот Вадик и Тёмка переехали. Правда, на соседний этаж нашего здания.

Военная профессия, которой мы должны были обучиться в данном подразделении, называлась «прожекторист-электрик». Должность на боевой заставе, куда нас посылали, после присвоения сержантских званий значилась, как «начальник прожекторной станции».

Предстояло управлять, обслуживать электрический фонарик диаметром около двух метров, чтобы на морской границе было светло, как днём и ни один нарушитель не остался незамеченным в свете такого софита!

До принятия присяги из нас путём физических упражнений, «правильного питания», постоянной встряски выбили всю «гражданскую дурь». На «четвёрку» и другие заставы ещё прибывало пополнение. В результате со мной в «прожектористах» служили три земляка из Москвы: Серёга Доброхотов (Добрый), Андрюшка Каныков (Хнык), да Алёшка Виноград (так его и прозывали, Виноград!).

С москвичами на других заставах я пересекался в курилке, в здании казармы, общались мы и по выходным. Обменивались впечатлениями о командирах, порядках в подразделении, что пишут из дома.

Первым затосковал Вадик, прочитав мне стихотворное эссе у гарнизонного туалета. Концовка его была трагическая, что-то типа «мы так и останемся здесь на всю жизнь в сапогах». На что Тёмка, выкурив бычок, философски сказал:

– Да, нефига!

От хитрого прищура его глаз мне как-то полегчало, и я однозначно понял, что в сапогах мы будем только положенный законом срок.

Поначалу от жёсткого режима мне очень хотелось перевестись в музвзвод. Однако, всего лишь годичное обучение на кларнете в музыкальной школе шанса мне такого не давали. Хоть я неплохо играл на аккордеоне и фортепьяно, а также пел, но представить себе оркестр на плацу с этими инструментами было очень сложно! Максимум, что я проделывал, это играл на пианино за занавесом в клубе, мурлыкая себе под нос. У меня получилось привлечь внимание сержанта Проватора, кстати, тоже москвича.

– О, неплохо. Поёшь? А на чём ещё играешь? – заинтересовался он.

– Аккордеон – пару классов, фортепьяно – пять классов и кларнет – один год! – я заискивающе заглянул в его глаза.

– А на меди что-то можешь? Есть вакансия! – понимая, чего мне хочется, спросил сержант.

– Да пробовал в школе на валторне, но не получилось, – я всё ещё надеялся на положительный результат.

– Жалко! Я, конечно, поговорю с командиром, но у нас штат заполнен. Только вот на медь есть возможность… но поговорю! – обнадёжил он меня.

Мой перевод так и не произошёл, зато «музыкальные» способности заинтересовали начальника нашей заставы. На носу маячил самый замечательный день в жизни солдат с зелёными фуражками – «День Пограничника» и капитан решил показать мне песню, чтобы я помог сделать её строевой для прохождения «четвёрки» на плацу.

Пришлось доказывать Камешкову, что ритм пограничного вальса ¾ никак не укладывается в строевой шаг.

Я мысленно представил, что под эту песню пограничники на плацу перед командованием вдруг разбиваются на пары и начинают вальсировать. Ни дать не взять – конкурс бальных танцев! Тут я чуть не заржал, но сдержался, посмотрев на суровое выражение лица Камешкова.

– Здесь нужен размер 4/4, это военные марши, ну или можно перелопатить из песен с размером ½, – со знанием дела заметил я.