На площадке под вековыми дубами рассаживалась местная приглашённая публика, сбоку от звериных туш выстраивался ряд егерей с трубами. Впереди на белом коне восседал в парадной форме заведующий охотой егермейстер. С огромной седой бородой, в мерцающем освещении его лицо становилось медно-красным, и он казался кентавром.

Наконец, из парадного входа медленно, в строгом порядке на широкую галерею крыльца выходили все охотники.

Первый давал знак начинать.

Сейчас же заведующий охотой вскидывал руку в белой лайковой перчатке. Как зарница, в воздухе над его головой вспыхивал клинок зажатой в руке шпаги, и воздух оглашали звуки фанфар. Затем, медленным аллюром торжественно объезжая убитых зверей, кентавр по очереди объявлял имя охотника. Все лучшие экземпляры отправлялись в столицу.

Доминик почти всё детство с произвольной повторяемостью видел эту церемонию во сне, но однажды вырос. И узнал, какой была смерть торжествующих удачу охотников. И сон не прекратился, но трансформировался: теперь взрослому мистеру Хинчу снился кентавр с окровавленной седой бородой и зелёной палочкой в руке вместо шпаги, на дикой скорости несущийся вдоль сырого багрового ковра, брошенного посреди какой-то пустой огромной чёрной грязи. На ковре в ряд лежали в белых одеждах туши людей, застреленных из ружей или заколотых штыками. Они были залиты кровью, но мёртвые лица хранили спокойствие.

Скачущий на бледном коне вокруг сырого от крови ковра в безумном восторге выкрикивал их имена: Царь Николай Второй! Императрица Александра Федоровна! Великие княжны: Ольга! Татьяна! Александра! Мария! Анастасия! Цесаревич! Алексей! Николаевич!

Часто он представлял себе: вот, как всегда сразу после ужина, отец усаживается в кресло рядом с бюро, придвигает дневную почту, раскрывает конверты и пакеты, читает письма, откладывает в сторону счёта, достает каталоги со сведениями о лотах ближайших аукционов и внимательно изучает их, часто поднося вкусно пахнущие страницы к самому носу и снимая очки. Некоторые буклеты сразу летят в корзину для бумаг, некоторые ложатся в высокую стопку на полу, а те, что заинтересовали его, – на стол. Но вдруг что-то на странице одной из толстеньких рекламных книжек так заинтересовало и изумило его, что он вскрикивает. На этот сдавленный звук из кухни с подносом, на котором умещаются только две маленькие кофейные чашки, торопливо прибегает мать.

– Что такое? – с необходимой долей волнения спрашивает она. – Что-то нашёл?

– Подойди, – сдавленным голосом отвечает отец. – Взгляни.

Мать подходит, неуверенно улыбаясь – ещё не зная, какого отклика от неё ожидают – не считала настроения мужа, наклоняется и ахает. Едва удержав подносик с горячим кофе, она отставляет его в сторону и уже всем телом и весом опирается локтями о стол рядом со сгорбленным отцом и, зажав узкой рукой со сверкающим изумрудным кольцом рот в оранжевой помаде, читает: «Фигура мальчика, вторая половина XX века, материал: плоть и кровь, 10 лет. Высота 133,5 см, вес 25 кг. Сохранность идеальная. Производство: Великобритания. Продаётся: в связи с утратой владельцами интереса».

С чёрно-белой фотографии в половину страницы каталога на них мрачно смотрит их сын, сфотографированный сидящим на какой-то скамье, на фоне засвеченного до полностью белого пятна живописного полотна в облупленной гипсовой раме. На вельветовых коленках он держит огромную модель пчелы на подставке, не так давно найденную им на одном из антикварных развалов.

В ужасе они переглядываются между собой и начинают искать глазами его, обычно тут же где-то неподалеку валяющегося на полу с книжкой или скрэбблом. Но сейчас его в комнате нет.