Коркут-Логос говорит миру о его Божественном вечном начале, скрывающемся за покровом вселенского ужаса, о бессмертии, которое ждет того, кто мужественно шагнет в смерть. «Кто не умер, тот не является по-настоящему живым», – учит Коркут (Т. Асемкулов). И эту истину в разных формах повторяли все пророки человечества.

Задремавшего на миг Коркута ужалила змея. Он умер, став владыкой мертвых. Есть и другая формулировка, завершающая цикл легенд: «Коркута нельзя назвать ни живым, ни мертвым» («Қорқыт тiрi десем тiрi де емес, өлi десем өлi де емес»). Наиболее очевидным толкованием этого эпизода, закономерно проистекающим уже из семантики утвержденного в центре мира и окруженного хаосом-водой-змеей трона, является победа хаоса над гармонией. На онтологическом уровне это своеобразный тюркский Рагнерек («конец богов» и мирового цикла в скандинавской мифологии). На инициатическом уровне это напоминание для идущего по пути о необходимости «бодрствовать», то есть не просто преодолевать физическую усталость, но в полной мере обладать своим сознанием, присутствовать в мире духа. Бодрствование как жизнь, как проявление духовной силы противопоставляется сну как смерти во многих традициях. Вспомним уставшего Гильгамеша, заснувшего на берегу океана и лишившегося травы бессмертия, а также принца из гностического «Гимна жемчужине», в царстве змея забывающего о своем происхождении, миссии и впадающего в глубокий сон. В казахских сказках довольно часто встречается ситуация, когда ожидающий схватки с драконом батыр впадает в беспробудный сон или когда джигит оказывается неспособным бодрствовать до рассвета и теряет любимую. Так же, как и в случае обращения Иисуса к апостолам в Гефсиманском саду, «Бодрствуйте!» имеет значение духовного испытания. В этом контексте пробуждение рассматривается как возвращение к истинному состоянию, обретение душой своей идентичности.

С другой стороны, нельзя забывать, что змея символизирует движение божественных энергий, а хаос есть обратная сторона гармонии, ее фон, возможность ее проявления. Сон в таком случае первичен по отношению к бодрствованию, он представляет полноту возможностей, заведомо превышающих любую реализовавшуюся действительность. Сон как и смерть представляет свернутое непроявленное состояние, более близкое к Началу, чем конкретное проявление. В казахском фольклоре есть представление о богатырском непробудном сне, продолжающемся неделями, чуть ли не месяцами. Если учитывать статус эпического батыра как манифестации небесного принципа, этот сон нельзя считать чем-то чисто физиологическим. В традициях многих народов есть представление об истинном царе, который спит многовековым сном, но проснется, когда возникнет необходимость. Небольшое замечание о способе мифологического мышления: сон Коркута, укус змеи и смерть – это параллельные, дублирующие символы, а не моменты последовательного, причинно-следственного ряда.

При той или другой интерпретации существенным является результат, сформулированный чуть ли не в канонах буддийской логики. Коркут не просто «ни живой, ни мертвый». О нем «нельзя сказать, что он живой, и нельзя сказать, что он мертвый», то есть он вышел за пределы дихотомии «жизнь-смерть», «проявленное-непроявленное», «действительность-возможность» к их недвойственному истоку, к их трансцендентному началу. Шаманскую функцию психопомпа, проводника души в ином мире – мире смерти, Коркут не отбрасывает, а переносит на другой уровень. Человеческой душе музыка Коркута раскрывает ее истинную природу, ее истинное, внутреннее «Я» по ту сторону жизни и смерти.