Снег сверкал на солнце до боли в глазах. Глаза слезились, может быть, не только от белизны снега. Легкий ветерок шевелил серебро моих волос.

В жизни много бывает встреч,.а в памяти остаются только некоторые из них. Они и откладывают свой отпечаток на наш характер. Особенно это касается молодости, когда, не имея жизненного опыта, мы оцениваем события однозначно и прямолинейно, с максимализмом юности. В эти годы мы часто принимаем минутную влюбленность за вечную любовь. И в случае неудачи романтическое очарование переходит в жесткое разочарование. Одни после этого становятся злее, циничнее, другие, наоборот, добрее, отзывчивее, милосерднее. Какое же сердце имел Великий Поэт, сказав:

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

И вот через многие лета я вспоминаю о своих влюбленностях и увлечениях.

Нина

Первая любовь ко мне пришла в седьмом классе. Мы жили тогда с мамой в рабочем поселке, школа была единственная на весь поселок, поэтому раздельного обучения, как в городе, не существовало.

В нашем классе училась девочка с изумительными глазами. Как в тех поэтических строках: «И взор ее сияет эмалью голубой…» нет. Эмаль – это что-то глянцевое, холодное, а у Нины глаза были нежно-голубого цвета, как лепестки незабудки. Когда она смотрела на меня, сердце мое замирало, слова застревали в горле. Вспоминается забавный эпизод из школьной жизни. Нам задали выучить стихотворение Пушкина «Песнь о вещем Олеге». Дома, когда учил стихи, забавлял близких, переставляя буквы в словах. И вот, на уроке вызвали к доске, и я выдаю на одном дыхании «Чтоб отмстить неразумным Захарам…» класс грохнул от хохота, учительница, еле дыша, сквозь слезы спросила «Чем же провинились перед ним Захары?» мне было стыдно и обидно, но когда я увидел, как заливается смехом Нина, остался доволен собой. Хотя дальше читать мне не разрешили.

Нина была удочерена из детского дома, устроенного в годы войны в нашем поселке для эвакуированных из Ленинграда детей. Местные жители почти всех детей забрали в свои семьи. Детдом расформировали, оставшихся детей перевели в городской детский дом.

И вот в конце учебного года мы узнали, что Нину отыскала родная мама, которая выжила в блокадном Ленинграде и летом Нина уезжает к ней навсегда. Я понял, что, наверняка, Нину больше не увижу и решил через ее подружку передать записку. Я просил сообщить адрес и разрешение писать письма. Ответа я не получил. То ли подруга не передала записку, то ли Нина не захотела отвечать. В тот же год мы с мамой переехали жить в город.

Нину я видел еще один раз. На следующий год в летние каникулы она приезжала в гости к приемным родителям. Тем летом я тоже был в поселке. Молодежь собиралась вечером на лесной поляне у горы, обычно разводили большой костер, играл баян, пели, танцевали. Мы с моим другом Виктором решили сходить на это мероприятие. Там я и увидел Нину. Она стояла в окружении каких-то мальчиков, красивая, с новой прической, нарядная, довольная вниманием. Мы с Виктором долго не задержались и двинулись по домам. Время было позднее, темно, улицы не освещались. Шли по дороге, вдруг нас быстрым шагом обогнала Нина, без всякого сопровождения. Окликнуть ее мы почему-то постеснялись. Больше Нину я не видел, хотя Виктор при наших редких встречах считал своим долгом сообщать мне о Нине. Она каждый год приезжала в гости к приемным родителям, сначала одна, потом с мужем и детьми, потом с внуками. В одну из наших встреч виктор сказал, что Нины больше нет на этом свете.

Через много лет, проезжая мимо дома, в котором жила Нина, я всегда испытываю какую-то тихую грусть. Словно я, не найдя, потерял что-то.