Все свободное от домашнего хозяйства время бабушка сидела на своей кровати за швейной машинкой. Иногда шила, но чаще читала какой-нибудь роман. Была она верующей (по крайней мере, считала себя таковой), но в церковь не ходила и икон не держала. «Я верю, что какая-то сила управляет нами». Видимо, религия её походила на ту, что ввели французы во время революции. Впрочем, священную историю почитала и частенько вспоминала, как изучала ее в школе, как сдавала экзамен. «Я им всё как сказку рассказала».

– Учитель к нам приходил. Упрашивал отдать меня дальше учиться. Да куды там! Како ученье, кода работать надо.

От нее я впервые и услышал библейские истории: об Адаме, Еве и их сыновьях, о Ное, о Моисее в нильских тростниках. Разумеется, о Христе, Деве Марии, апостолах, Понтии Пилате. А самым поэтическим из всего этого собрания была молитва старца Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу твоему…» Она завораживала, как музыка. Лет через пятнадцать Иосиф Бродский напишет свое гениальное «Сретенье»:

Бродский понимал, конечно, разницу между иудейским храмом и христианской церковью, но слово «церковь» здесь действительно более к месту. Это, кстати, последнее стихотворение из написанных им в России.

Библейские персонажи были бабушкиными добрыми знакомыми. Кому-то сочувствовала, кого-то осуждала. И всегда – как своих современников и чуть ли не сотрапезников.

– Ведь говорила ж Пилату жена: «Это не человек, это бог. Спаси его!» Да где ему жены послушаться!

Зимой Сусанна Саввична надолго уезжала в Москву, к сыну Ивану. Тогда к нам приезжала из Ленинграда Штерна Лазаревна, чтобы приглядывать за мной и вести хозяйство. Сухопарая, быстрая, она тоже кормила меня библейскими преданиями.

– Манна небесная могла приобретать любой вкус, какой захочешь. Хочешь – вкус кофе, хочешь – шоколада.

Только ее рассказы звучали по-другому. В отношении к сюжетам постоянно прорывалась ирония. Словно хотела сказать: «Как забавно придумано!»

Бабушка происходила из довольно известной в Сибири семьи религиозных сионистов. Очень гордилась тем, что в юности сама пораскинула умом, рассудила и поняла, что религиозная вера просто нелепа.

– Если в классе были еврейские девочки, то на урок закона божьего класс разделяли. К русским приходил священник, а к нам – раввин.

«Штерна» на идиш означает «звезда». И родители ласково называли ее «божья дочка».

– Я и вправду верила, что я – божья дочка. Как-то меня обидела соседская девочка, и мне стало ее жалко: ведь теперь ее бог накажет. А один раз испугалась, что и меня накажет: нечаянно уронила в уборную молитвенник.

Бабушки друг друга недолюбливали. Оно и понятно, при их-то непохожести.

С бабушкой Штерной

Бабушка Сусанна со своими детьми и внуком (мною)

Мой друг Юрка бежит вдоль глубокой колеи по нашей изувеченной всеми видами транспорта улочке и распевает:

Я с большим удовольствием подхватываю. Про Берию я уже что-то слышал. Взрослые разговаривали. Читать я еще не умею, но очень люблю слушать, что говорят взрослые. Через полгода я, уже научившийся читать, вижу интересную газету. Ее принесла нам соседка, Анна Алексеевна. Принесла не ради самой газеты, конечно, а ради завернутого в нее черемухового пирога. Вы не ели уральские пироги из черемухи? Ее перемалывают вместе с косточками, и начинка сладкого открытого пирога похрустывает на зубах. (Кстати, в Канаде не знают черемухи, хотя она здесь растет кое-где. Но ее не ставят в вазы и тем более не делают из нее пирогов. Даже английского названия bird cherry не слыхали). Но речь не о пироге, а все-таки о газете. Вся она – четыре страницы – «Речь товарища Л.П.Берия». Сестра прямо зашлась смехом, увидев эту газету, призрак ушедшего вождя. Я попробовал почитать, но стало скучно. А потом прошла вечность (напоминаю, что четыре года в том возрасте – это нечто близкое к вечности). Разоблачили «антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова».