18. 10.2

— Высокие отношения, — давлю цинично: к херам сочувствие этой лживой сучке. Злость на неё пробуждается снова, сводя меня с ума контрастностью с тем, насколько, блять, тянет просто себе забрать Тасю. —Ты останешься с ним, он будет продолжать трахаться на стороне, да и ты периодически будешь так мстить. Такую семью ты хотела?

С каждым словом такое ощущение, что ударяю по себе, а не по ней. Затапливает отчаянием. Что она с нами сделала…

Прекрасно понимаю, что тут бессмысленно взывать — пять лет назад это уже как только ни делал и получил полное представление о том, насколько оно не нужно Тасе. Но сдержаться, блять, всё равно шансов никаких:

— Ради этого ты всё разрушила? Стоило того? Довольна?

Лежачих не бьют — а плачущая Тася так вообще максимально беззащитна и уязвима. Но чем сильнее мне хочется вопреки всему её утешить, тем злее я становлюсь:

— Зато при бабле, да? — усмехаюсь ядовито. — Я правда уже тоже. Но назад ведь не отыграешь.

— И я не стала бы, даже если бы могла! — как прорывает её. В голосе уже нет слёз, там отчаяние какое-то болезненное и словно даже обвинение.

Не стала бы она…

— Поэтому ты так охотно насаживалась мне на член сейчас, да? Умоляла трахнуть тебя, — понятия не имею, почему не затыкаюсь и чего вообще добиваюсь.

Да даже если Тася внезапно признает, что сожалеет о том, что проебала нас — что дальше? Уходить от своего муженька она не собирается. Да и если бы собралась — разве этого было бы достаточно, чтобы забыть обо всём и снова быть вместе?

Сука, как же тормошит это всё, а. Успокоиться без шансов. Соображать тоже.

— Это всё ты виноват! — неожиданно выпаливает Тася. И я уже собираюсь ей напомнить об особенно ярких недавних моментах, где ни разу не было похоже, что всё от меня исходит, как вдруг она добавляет: — Зачем надо было бросаться на того ублюдка? Отбил меня, и достаточно, зачем было продолжать его бить?

Её голос звенит от эмоций, а я как-то разом словно и забываю, что ещё предъявить хотел. Неожиданно Тася про тот случай... Тот самый, который чуть не привёл меня к тюрьме.

Я, конечно, никогда не был образцом порядочного поведения. Семья реально неблагополучная: отец после аварии ещё в период беременности матери мной остался инвалидом, после чего начал спиваться. Не мог смириться с тем, что стал прикован к инвалидной коляске. Маму прогонял, но она уже на поздних сроках была, не могла сделать аборт. В итоге я с самого моего детства знал — уставшие и злые родители говорили прямым текстом — что зря родился и что от меня только больше проблем. Работать не могли оба: на матери теперь были мы с отцом, там и продохнуть было некогда. Папа только и получал пенсию по инвалидности. Мать держалась недолго: года три примерно. Потом послала нас нахер и ушла строить новую жизнь.

Выживать со всё больше погружающимся в саморазрушение отцом было непросто. Жрать почти нечего было, каких-то комфортных условий в квартире и близко не существовало, расти тоже приходилось практически самому. Хоть в школу помог мне устроиться, и на том спасибо.

В итоге когда однажды после этой самой школы, в классе так шестом, меня подстерегли какие-то гопники, пытаясь разжиться за мой счёт; я сказал, что хочу с ними. Совсем уже невмоготу было жалкое существование, которое влачили мы с отцом. И на работу не брали ни его, ни меня.

Зато гопота меня пожалела, когда узнала про мои условия. Реально под крыло взяли, сначала поручения всякие давали, потом и на дело стали брать. Делили всё пополам. Совесть у меня вообще молчала. Потом, когда эти ребята отошли от дел, новых нашёл.