– Уж до армии без меня дочитала? – спросила Тоня.
– Агась, – кивнула баба Аня.
– Ну, ладно, давай дальше читай.
Баба Аня взялась за следующее письмо. Стопка непрочитанных писем всё уменьшалась. Тикали часы и за окном опускались сумерки…
– Здравствуй, бабаня! Ну, как ты там? У меня всё отлично, ты за меня не переживай. Скоро уже я приеду, осталось всего ничего, три месяца и на дембель. Друзья у меня тут хорошие появились, бабаня. Вот вернусь, приглашу их к нам в деревню, в баньке попаримся, твои рассказы про войну послушаем. Ты давай там, держись, позиций не сдавай! Чтоб мне хвост пистолетом! Приеду, и сразу к тебе. Ну до свидания, бабаня, нет времени долго писать. Люблю, целую.
– Это последнее, – тихо сказала баба Аня.
– Последнее, – эхом повторила Тоня, помнившая наизусть все Митькины письма, которые они с подругой зачитали до дыр.
– И ведь ни в одном письме он мне так и не написал, что на Кавказ его отправили, – бессильно опустив вниз морщинистые, сухие руки, с зажатым в них исписанным тетрадным листком, как-то совсем по-детски жалобно сказала баба Аня, – И сын со снохой не проговорились, Митя им молчать велел, чтобы меня не беспокоить.
– Любил он тебя больше матери родной, Аня.
Баба Аня молча кивнула. Убрала листок в конверт и сложила письма ровненькой стопкой на столе.
– Теперь бы уж правнукам моим могло бы быть столько же, сколь и Мите тогда.
– Могло бы, Аня, да на всё воля Божья.
– Тонюшка, да как же так, а? – вскинула на подругу голубоватые выцветшие глаза баба Аня, – Я войну прошла, выжила, голод и холод вынесла. Победу встретила! Думала мир на земле теперь будет. А что же это, а? Выходит зря мы воевали, Тоня? Не уберегла я своего Митеньку. На что я живу, старая, какой от меня прок? А он, молодой и красивый…
– Не зря ты живёшь, Аня, – обняла подругу Тоня, – Может его молитвами ты и жива, он за тебя оттуда молится.
– Ордена мои всё любил в детстве перебирать, сядет, бывало, откроет коробочку, и такими ли глазёнками глядит, аж светится весь. Тоже, говорит, такой хочу, бабаня! Тоже хочу Героем быть. Вот и стал, как хотел. Да на кой они нужны ордена эти, Господи! Да лучше бы их никогда не было, войны не было!
Баба Аня обняла в ответ подругу, и они замолчали, прижавшись друг к другу, словно два серых махоньких воробушка, согревающие друг друга в морозы.
– Сколь уж лет нынче?
– Девятнадцать, – ответила баба Аня, – У меня уже и слёз-то нет, все выплакала, Тоня. И хочу вот поплакать, может легче бы стало, а не могу. Всё перед глазами тот цинковый гроб стоит…
Тишина стояла в избе, Феня лежал на стуле и глядел умными, понимающими глазами на хозяйку. Ходики всё отмеряли время земной жизни. И в этой тишине Тоня запела вдруг неожиданно звонким, молодым голосом:
– По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой.
– По Дону гуляет казак молодой, – баба Аня подхватила за подругой дребезжащим голосом.
По стеклу застучали капли, сначала несмело и робко, а после всё больше и больше набирая силу, и вот уже всепоглощающий ливень хлынул из разверзшегося серого неба на грешную землю. Небо плакало.
Мама, я знаю, ты будешь ругаться
Вокруг школы толпилось множество людей. Подъехавшие службы разгоняли зевак, и просили отойти на безопасное расстояние и не приближаться. Да как же, как не приближаться, когда там наши дети?! Многие из толпы кричали, рвались туда, в здание, особенно мужчины. Среди них я, словно сквозь туман, видела знакомые лица. Вот папа Вадима из пятого «Б», наш сосед, вот Костя, мой одноклассник, его дочка учится в седьмом классе, вот Александр Борисович, папа Лизы из нашего класса. На нём нет лица. Полиция не пускает его. Здание оцеплено. Там работает ОМОН.