Та, что хотела стать девятой, любила живопись.

Катарина провела пальцем по завитку. Как там дальше было? Закрыть глаза. Вздохнуть. И представить узор, который она вырисовывала раз за разом, пытаясь разгадать его смысл.

– Собираешься повторить королевские артефакты?

– Собираюсь улучшить, – Катарина пересела за столик, на котором полагалось писать письма. Только кому? – На самом деле они не столь совершенны, как принято считать. Да, силы в них немало. Пожалуй, даже слишком много.

Катарина поморщилась, вспоминая, каково это – пропускать сквозь себя гудящие потоки, слишком мощные, слишком яростные, слишком…

Было больно. Сперва. Потом она более-менее привыкла и научилась отделять себя от этой боли.

– Даже так? – Джио плевать было на артефакты.

– Когда они были сделаны? Пять сотен лет тому? Конечно, накопители в них стоят мощнейшие, но вот все остальное… магическая наука не стоит на месте, – Катарина развернула альбом. – Смотри, вот эта связка… – ее палец прошелся по боковому элементу, который, по замыслу создателя, уравновешивал четыре центральных, – …содержит двадцать три руны, что очень много. Сейчас доказано, что нецелесообразно использовать сочетания, в которых более дюжины рун, – об артефактах думать легко.

Будь она мужчиной, она бы отправилась учиться.

Быть может, в Саббон, что стоит на берегу Римской реки, а может, и в Рим. Отец отправил брата туда, хотя тот учиться не желал. Но кто спорит с отцом?

– Взаимодействие двух или даже трех рун просчитать легко. Когда рун четыре или пять, уже сложнее. Возникают связи второго порядка, которые тоже приходится учитывать. Когда рун около десяти, требуется принимать во внимание и связи третьего порядка… именно поэтому дюжина считается критическим числом, поскольку большее количество рун приводит к возникновению не только новых тонких связей, но и целых рунных блоков, которые, в свою очередь, дестабилизируют структуру.

Джио умела слушать. Всегда.

Помнится, первое время Катарина ее боялась. И терялась в ее присутствии. Впрочем, в первое время она терялась постоянно, а Джио ждала. Джио умела держаться рядом, но будто бы в стороне.

– Раньше учитывались только первичные связи, и с этой точки зрения структура близка к совершенству, но если посмотреть иначе… – Катарина провела пальцем, разделив рунный блок на три части. – Огромное количество энергии тратится на то, чтобы удержать саму структуру, не позволить ей развалиться. Что-то рассеивается, а уж остатки уходят на выполнение непосредственной функции. И так во всем.

– Тебе стоило родиться мужчиной.

– Я знаю, – Катарина вздохнула и закрыла альбом. Завтра. Она возьмется за него завтра. Или послезавтра.

Джио отвернулась. Она знала, что рисунок этот Катарина сделала еще в Королевской башне. С тех пор прошло шесть лет.

Катарина просто устала. Ей нужно отдохнуть.

– Что ж, дорогая, – Джио поднялась. – Пожалуй, пойду я спать… и тебе советую. Завтра ранний подъем. Надо же взглянуть на этого твоего… героя.

Она ушла. И дверь прикрыла, позволив Катарине поверить, что она осталась одна. Потом, позже, когда Катарина уснет, Джио дверь откроет, чтобы слышать.

И пускай. Так даже спокойнее.

Катарина вновь открыла альбом. Руны и руны, сплетшиеся в рисунке. Раньше считалось, что мастер должен создавать вещи не только функциональные, но и красивые. Порой доходило до нелепого, как вот здесь: пять рун добавили лишь для того, чтобы не нарушать узора.

Королевские олени.

Розы.

И гончие псы Слепой жницы, о которой должен помнить всяк – что король, что нищий. Король помнил. Генрих боялся смерти, и с каждым годом все сильней. Он прятал этот страх, а тот прорывался, перерождался, нашептывая, что все-то вокруг ждут и не дождутся, когда же его, Генриха, не станет. Страх плодил заговоры и заговорщиков, заставляя искать злой умысел в самых, казалось бы, обыкновенных вещах.