Как выяснилось, зря.

Накануне защиты, когда я с помощью Уилла перевезла скульптуру в университет, мы вернулись домой. Тем вечером он был откровенно на взводе, цеплялся к любым мелочам, все сильнее натягивая мои и без того напряженные нервы. А ночью обнимал так крепко, будто боялся, что я растворюсь в воздухе.

И только на следующий день все встало на свои места.

Как бы смешно это ни прозвучало, но Уильям фактически украл мой проект. Изменил данные, приписал мою скульптуру чертову Карлу Найлу – тупице, которого всячески вытягивали лишь из-за отчислений университету его богатенькими родителями. Мне не удалось ничего доказать. Уилл внес изменения в регистрационные данные, подменив мой проект на один из тех, что я планировала подавать в начале учебного года. Он видел наработки, эскизы, названия… Я так и не доделала ту скульптуру, поэтому при всем желании не могла бы ее защитить. Повезло, что комиссия проявила снисхождение, опираясь на мою успеваемость и прошлогодние успехи. Линдси помогла доработать скульптуру, которую я сдала осенью. Еле отыскала в себе силы, чтобы представить ее перед профессорами.

Кто-нибудь может сказать, что все это мелочи. Но для меня предательство Уильяма стало настоящей катастрофой. Концом света в буквальном смысле, ведь он знал, насколько важна для меня учеба. Мне словно опалили крылья, когда я вознеслась так высоко, что толком не могла разглядеть землю. И я рухнула вниз, лишившись всего.

Линдси настаивала, чтобы я раскрыла правду о наших с Уильямом отношениях. Но тогда меня просто выперли бы из университета. Тогда я не могла мыслить рационально.

В тот роковой день я впервые впала в такую истерику, что оказалась в больнице.

Во мне что-то сломалось. Душу будто раскололи на части, но, попользовавшись, забыли собрать обратно.

Через пару дней, покинув стены клиники, я отправилась к Уильяму, желая понять, почему он так со мной поступил, но узнала лишь то, что он уехал в Нью-Йорк. Все звонки переводились на голосовую почту. За первый месяц он вышел на связь лишь однажды, чтобы провернуть воткнутый в спину кинжал.

– Лайла?

Вынырнув из воспоминаний, я уставилась пустым взглядом на человека, который однажды стал для меня всем.

– Лайла, – Уильям тяжело вздохнул и посмотрел уже без тени улыбки. – Слушай, я знаю, что поступил мерзко. – Я фыркнула. – Но у меня не было выбора.

К горлу подступила желчь.

– Правда? Не было выбора? Тебя под дулом пистолета заставили своровать мой проект?

– Лайла…

Да как он смел выставлять себя пострадавшим?!

– Я еще не закончила. Или тебе отрезали язык, когда требовалось защитить меня перед комиссией?

– Лайла…

Лайла, Лайла, Лайла… Заладил одно и то же. Меня тошнило от того, как он произносил мое имя. Будто имел право на это. Будто все еще имел право на меня.

– Я не желаю слышать то, что пытается вылететь из твоего лживого рта.

– Нет, ты послушаешь! – взревел Уильям, пнув ножку стола. – Думаешь, ты была единственной жертвой?

– Боги, Уилл, просто замолчи, – процедила я сквозь зубы, ощущая, как плескавшийся во мне гнев собирался снова выплеснуться наружу.

– Да послушай же ты наконец. – Уильям подошел на шаг ближе, и я отступила. Его прищур не сулил ничего хорошего. – Я не мог поступить иначе. – На его лице отразилась боль. – Отец выдвинул мне ультиматум.

– О чем ты?

Да какая к черту разница? Я не должна его слушать… Не должна поддаваться. Он стал для меня никем. И навсегда им и останется.

– За две недели до защиты твоего проекта он вызвал меня к себе и показал фотографии. Наши с тобой фотографии, Лайла.

– Но откуда?..

– Я не знаю. По снимкам все было понятно. Тебе известен устав университета. А мне хорошо известно, насколько принципиален Чарльз Рид. Он угрожал твоим отчислением.