Рабинович сидел и улыбался. Казалось, улыбка эта предназначена его товарищу, убежденному, что совет поселения испугался статьи в газете, а крестьяне испугались этого письма. Но на самом деле он смеялся и над собой, и над своим другом: они все еще не излечились от своей наивности. Сказал ему Горышкин: «Почему ты смеешься?» Ответил ему Рабинович: «Были бы у меня деньги на дорогу, поехал бы я в Иерусалим и поставил там свою мотыгу в музее “Бецалеля”». И снова улыбнулся. Однако грусть на его лице была свидетелем того, что ему не до смеха.

Время перевалило за полночь, и у Ицхака начали смыкаться глаза. Увидел хозяин дома, что он хочет спать, и стал советоваться с Горышкиным, где уложить гостя, – кровать Рабиновича была узка для двоих. И даже если бы он сам лег на пол и предложил кровать гостю, сомнительно, чтобы гость мог на ней отдохнуть, ведь она не раз разваливалась и сбрасывала с себя своих хозяев. Перебрали они имена нескольких своих знакомых: учителя, чей дом был открыт для гостей, и рабочих, которых поместили в яффскую больницу, и кровати их свободны. Ударил Рабинович себя по лбу и сказал: «Ведь Яркони уехал вчера за границу, и его комната еще не сдана, давай отведем нашего гостя туда, пусть он поспит на нормальной кровати в хорошей комнате, ведь Яркони из богатой семьи, и его комната лучше комнат других наших товарищей».

Потушил хозяин дома лампу. Вышли они, трое друзей, и пошли по мошаве. Дома прячутся среди декоративных и плодовых деревьев, а между деревьями проложены трубы с водой для орошения насаждений. Яровые источают свой аромат, а из арабских деревень, окружающих мошаву, идет запах горелого бурьяна и сожженного мусора. То слышится завывание шакалов, то слышится голос скота в хлеву. То побеждает голос диких животных, то побеждает голос домашней скотины, и среди этих звуков слышен голос воды, которая льется из труб, и орошает землю, и взращивает деревья.

Вся деревня спит крепким сном; кто на пуховой перине, а кто на соломе; кто сладким сном, а кто сном труженика. Жители деревни не занимались ни политикой, ни чем-либо иным, не связанным напрямую с поселением, но каждый делает свое дело – спит, когда положено спать, и бодрствует, когда положено работать. Не было между ними разногласий, кроме небольших недоразумений, но это случается в любом месте, где живут люди. Находились фанатики в Иерусалиме, которые пытались распространить свои склоки на деревню, и находились склочники, которые принимали в этом участие. Но всякая свара прекращалась, едва начавшись, потому что земля не оставляет земледельцам времени на ерунду. Около двух тысяч евреев жило там в то время. Владельцы полей и виноградников кормились от винограда и урожая со своих полей, а владельцы цитрусовых садов кормились от своих плантаций. Тот, кто оставил свои поля невозделанными, отдавал свой скот в аренду другим или нанимался сам на работу; у кого был в руках капитал, жил за счет этих денег; ремесленники кормились своим ремеслом. И они тоже были владельцами земли, некоторые из них обрабатывали землю сами, а некоторые – нанимали рабочих. Кроме того, было там около тридцати или сорока лавок, доходы от которых зависели и от местонахождения лавки, и от сезона.

Вот друзья в комнате Яркони. Она больше комнаты Рабиновича, на стенах висят картинки из французских журналов, однако она не стоит тех похвал, что ей расточали. Дали друзья Ицхаку обвыкнуть на новом месте. Посмотрели на картинки и вернулись к разговору обо всем том, что обычно их волновало. За одну ночь понял Ицхак то, чего не понимал все предыдущие годы. Ведь все эти годы представлял себе обновленную Эрец Исраэль как единое целое; за одну ночь узнал, что и она также соткана из противоречий.