Забрали все деньги – поехали вместе в МОСХ платить за мастерскую. Там сегодня выходной, кассы не работают, но Гена уговорил в бухгалтерии принять плату, мол, собрался уезжать в Красноярск. Оказалось, что денег хватило лишь на оплату долга за 3–4-е кварталы 1995 года. Мы – в «Инкомбанк» (в здании Политехнического музея), сняли 500 000 рублей (старыми запасами живём – ещё от покупки работ музеем на Поклонной горе). На Маросейке расстались: я обратно в МОСХ доплачивать, а Гена поехал куда-то на Тверскую к бахаистке Людмиле Николаевне Гращенковой (она его пригласила).

Встретились мы с Геной уже вечером дома на Ленинградском. Он привёз много брошюр, с энтузиазмом рассказывал о новом знакомстве, о новой религии, объединяющей все прежние. Я, конечно, слушала со скепсисом, мне эта искусственная религия бахаи напоминала искусственный язык эсперанто: в них нет глубин истории…

Уже около 7 вечера мы поехали на Комсомольскую площадь за билетом в Красноярск. Большое здание центральных касс уже закрылось, вечерняя площадь перед ним гудела: бесконечные продавцы, ларьки, бомжи, пьяницы и т. д. Пошли на Казанский вокзал, там кассы круглосуточные, заняли очередь. Когда подошла очередь, мы, тугодумы, никак не могли выбрать нужное (то место плохое в вагоне, то время отбытия-прибытия неудобное). Кассирша торопилась на пересменку и сунула нам билет на 4 февраля на проходящий поезд 92. Расплатились, но тут же, у кассы, увидели на билете место № 1, самое неудобное. Гена – опять к окошку, но кассирша уже сменилась, ушла, очередь на Гену стала шуметь, он пререкался… В общем, знакомая картина, Гена всегда умел создавать базар.

Пошли в справочное – уточнили, что этот 92-й поезд прибывает в Красноярск 7 февраля (а день рождения у Михаила Фёдоровича 8 февраля). Гена стал убирать билет в свой бумажник – бомж подходит: «Ну, сколько у тебя…?»

На Таганку вернулись уже около 10 вечера. Усталость, опустошённость. Гена читал брошюры бахаи, повторял: «Теперь у нас будут новые друзья, я буду писать их портреты…». (Надолго ли это его новое увлечение?) Он поставил у себя ещё один диван, к внутренней стене – спать на нём будет, «чтобы не дуло…». Я долго топталась на кухне. Легли поздно, у обоих – бессонница. Гена всё смотрел свои брошюры. Я читала Набокова «Другие берега» (проникалась набоковским детством).


23 января. Вторник

Бессонница у обоих почти до 8 утра. Потом дрёма, разбитость… Гена меня поднял около часа дня, сам пошёл чистить тротуар у дома. Подходил к нему рабочий с пустыря за нашим домом с просьбой, пусти, мол, к себе ночевать нас, 10 человек, а то общежитие у нас далеко. Гена ему: «Не могу, нельзя, да и места нет». Тот: «Ну, я всё равно приду, посмотрю…» (Они там, за нашим домом, на пустыре работают.)



Потом Гена звонил – не дозвонился в Охрану памятников (надо идти на приём – дом наш числится у них). Звонил в Министерство культуры – его дело ещё не решено, велели звонить в начале февраля. Потом звонил в Красноярск, отца не было, сказал Тамаре Яковлевне, что взял билет, приедет. Ещё мы спускали в подвал 8 рулонов фольгоизола, который зачем-то притащили нам рабочие на днях, может, потому и просятся теперь ночевать? В 4-м часу дня Гена опять поехал к новой знакомой Гращенковой за книгами о религии бахаи.

Я после разных домашних дел села перепечатывать свою статью о Михаиле Фёдоровиче. Успела до возвращения Гены перепечатать 4 листа, но это пока черновик. Гена вернулся через 3 часа с «новой» курткой – снял с дерева в Товарищеском переулке, довольно ещё приличная. Гращенковой он подарил настенный календарь с «Прощальным взглядом», календарь ей понравился, думала, где его повесить. Поила она Гену чаем, он купил у неё ещё пять книг о бахаи, отдал 50 000 рублей, у неё не оказалось сдачи. Потом Гена заезжал на Столешников, наш верхний этаж (стену с оконными проёмами) уже почти сломали. Из соседнего дома № 14 тоже всех выселяют.