Поскольку Ботта раскапывал холм в Хорсабаде (Дур-Шаррукин) к северу от Ниневии, Лэйярд выбрал в качестве места раскопок Нимруд, в 22 милях к югу от Мосула. Трудности Лэйярда заключались в том, что турецкий паша, управляющий этой провинцией, относился к нему враждебно; к археологии этот чиновник, естественно, никакого интереса не испытывал, но его доносчики постоянно сообщали ему о том, что задумали европейцы, в каком месте они копают, что ищут и что нашли. Лэйярд решил скрыть от паши свои планы и распустил слух, что отправляется охотиться на кабанов. Таким образом, благополучно избежав вмешательства властей Мосула, Лэйярд отплыл на плоту вниз по Тигру и оказался у подножия холма, известного под названием Нимруд. В свойственной ему живой манере он описывает трудности своего путешествия и компенсирующие их приятные стороны:

«Я не знаю более очаровательного и приятного способа путешествия, чем неторопливо сплавляться вниз по Тигру на плоту, время от времени приставая к берегу, чтобы исследовать руины ассирийцев или древних арабов, пострелять дичь, бесчисленным разнообразием которой изобилуют берега реки, или приготовить пищу. Это совершенное состояние благодатной праздности и покоя, особенно весной. Погода была восхитительной – дни не слишком жаркие, ночи нежные и тихие. Нас предупредили, что на берегах могут встретиться арабы, которые попытаются ограбить нас и отобрать плот, если мы осмелимся слишком удалиться от реки, либо встретят нас огнем, если мы откажемся приближаться к берегу. Но мы их не видели… И все же наши плотогоны не останавливались по ночам из страха перед грабителями и ворами, а также, как они утверждали, перед львами, которые порой, хотя и очень редко, встречаются так далеко к северу по берегам Тигра».

Ландшафт, который наблюдал Лэйярд в 1843 г., очевидно, не очень отличался от пейзажа, который за триста лет до этого видел английский купец Джон Элдред, или от того, что предстает сегодня перед взором путешественников, переправляющихся через Тигр на местном пароме к югу от Мосула. Единственное отличие, разумеется, – в количестве и разнообразии диких животных; Элдред писал, что местная фауна исключительно обильна: здесь можно было встретить «диких ослов белого цвета, косуль, волков, леопардов, лис и множество зайцев». В наши дни между Мосулом и Багдадом не встретишь ни одно из вышеперечисленных животных, и даже в пустыне, в стороне от двух великих речных путей, давно уже исчезли газели – особенно после того, как в Ираке появились автомобили и спортсмены на «лендроверах» пристрастились выезжать на охоту с автоматами. Охотники XIX в. уничтожили мелких месопотамских львов, которые размером были не больше собаки, благодаря чему ассирийские правители в свое время могли убивать их с близкого расстояния. Ассирийский царь Тиглатпаласар I сообщает в надписи: «Я убил 120 львов, стоя на ногах в великой храбрости, и повалил 800 львов своим копьем со своей колесницы».

Но природа Ирака претерпела еще более драматические изменения, приведшие к тому, что плодородная, покрытая буйной растительностью местность превратилась в бесплодную пустыню. В шумеро-вавилонский период здесь была цветущая страна, но глазам Лэйярда и его коллег-копателей предстала пустынная равнина. Когда-то Вавилония была величайшей житницей мира; своим изобилием она была обязана не просто богатому наносному слою почвы, оставляемому Тигром и Евфратом во время ежегодных разливов, но также и в высшей степени искусной системе ирригации, основанной на сети каналов, дамб и протоков. Кроме того, древние земледельцы обрабатывали свою землю с любовью и неослабным рвением, ибо тучные стада и полные хранилища означали для них богатство и процветание. Важная роль, которую играло земледелие в Вавилонии, подчеркивается хвастовством древних царей, гордо сообщавших, что они служат своему богу и своему народу, храня и поддерживая в хорошем состоянии каналы.