Тем не менее перспектива не похоронить свою собственную мать мне казалась невозможной. Я еще не знал, что именно это меня и ожидает.

Я «выбился в люди», стал работать учителем. Каждый год перед Новым годом летел в Сибирь, чтобы проведать маму. Драповое пальто с ватным подкладом мне здорово пригодилось. Стоя на ветру на автобусных остановках или блуждая по улицам города своего детства, я вспоминал предателя Родины добрым словом.

Дни прощания, дни отлета были самыми тяжелыми. Мама крепилась, старалась не подавать виду, но все-таки жаловалась:

– У меня плохое предчувствие, сын. У меня предчувствие, что я тебя больше не увижу.

Когда я уже стоял с чемоданом у порога, силы ее покидали и начинались сдавленные рыдания. У меня тоже подкатывал к горлу ком, мне хотелось ее сгрести, затолкать, как вещь, в багажник такси и каким-то нелегальным образом перевезти через границу. Но я возвращался через год, и мама была жива, и прощаться становилось все легче, потому что теперь я мог возразить:

– Да брось ты, мам, свои предчувствия. Ты и в прошлом году предчувствовала. Ну и что? Сбылись твои предчувствия? Поэтому прекращай, дружок, свою мерихлюндию. «Жди меня, и я вернусь», – как сказал классик.

Потом стало еще проще. Она стала забывать, что я уехал в Канаду, она думала, что я все еще живу в Новосибирске. Память покидает странно: первыми отмирают недавние, казалось бы, более свежие пласты. Поэтому встречала она меня хоть и радостно, но довольно буднично, как будто мы недавно расстались. То, что она не понимала, откуда я приехал, меня немного обескураживало, зато она также не понимала, куда я лечу, и говорила:

– Забегай почаще, сынок. Не забывай свою старушку.

Я ей подыгрывал. Дескать, разумеется, забегу через денек – другой.

Email о смерти матери пришел ко мне в середине урока. Я пошел к директору школы и попросил неделю отпуска. Он сказал, что расписание слишком насыщенное, что one week is out of question1, но он может дать мне три дня. Три дня – это значит прилететь и тут же улететь. Кроме того, есть риск опоздать, поскольку зима и возможна нелетная погода. Словом, не поехал – наблюдал похороны по скайпу. У мамы было умиротворенное лицо, и я думал тогда о важности ритуала, важности присутствия. Это помогает осознать новую реальность. Потому что если ты не присутствовал, потом всю жизнь может преследовать шальная, с сумасшедшинкой, мысль: а чем черт не шутит?

Моя бабушка, будучи уже в Сибири, в эвакуации, в 1942 году получила похоронку. Ее муж, а мой дед, погиб в Керчи. После войны бабушке очень хотелось побывать в Крыму: во-первых, там прошли самые ее счастливые довоенные годы, а во-вторых, там остался ее муж. В конце 70-х, зимой, она получила профсоюзную путевку в Алушту.

Вернувшись, она рассказывала следующий эпизод. Дело было вечером, падал мокрый снег, и она стояла у парапета на набережной. К ней подошел пожилой мужчина. Спросил, из какого она санатория. Оказалось, что он остановился в соседнем. Разговор как разговор. Он мало говорил о себе. Он в основном расспрашивал: где они жили до войны, как муж погиб, вышла ли замуж повторно, как дети? Он очень интересовался детьми. Смеркалось, и она не могла как следует рассмотреть его лицо. Больше бабушка его не встречала и о той случайной встрече забыла. И, только приехав домой, она все поняла. Поняла, что это был ее Емельян. Он не погиб. Он был в плену. Он вышел из плена под чужими документами. Он начал другую жизнь. Наверное, у него другая семья. И он не мог себя назвать, не мог ей открыться.

В телефонном разговоре со своим дядей я напомнил ему эту историю.