Какое же это было колоссальное облегчение – наконец-то, сказать это вслух. Признаться в том, что отрицал целых три года, перестать уговаривать себя и торговаться. Он отпустил ее, будто все сказанное опустошило его. Она хотела было что-то возразить, но лишь поджала губы и отвернулась. В тишине послышались голоса за окном. «Три глубоких вздоха, и считать до десяти. Один, два, три, четыре…» – мысленно повторяла она, убеждая себя, что слова Марка ничего не меняют в их жизни.

Тот первый год в Лондоне был самым страшным и сложным. Такого тотального одиночества и отчаяния она не испытывала никогда в жизни: ощущение собственной прозрачности и бестелесности в девятимиллионном городе. Она бы сорвалась и уехала домой, если бы не страх, панический страх где-нибудь случайно столкнуться с ним… Услужливая память постепенно подчистила все их совместные воспоминания, забросила их в архив и забыла к нему пароль. Но оставались еще запахи и зрительные галлюцинации – их невозможно было контролировать, и именно они несколько раз «выбрасывали» ее в тот их злосчастный апрель. Сначала на семейном обеде с родителями Стива, где решено было открыть пачку эксклюзивного чая со Шри-Ланки, так неудачно оказавшимся «их любимым». Или на общеуниверситетском семинаре, где ей померещилось вдруг, что один из студентов был ужасно похож на Марка. Оба раза все кончалось паническими атаками и антидепрессантами. А потом ей все-таки пришлось рассказать свою историю, а затем прорыдать, а потом прокричать, пробежать, проплыть, продышать, нарисовать, написать. И, наконец, приехать сюда, чтобы посмотреть в серые глаза своему самому большому страху. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», – она же обещала себе, что здесь, в Москве, поставит точку в этой истории.

Справившись с волнением, гостья продолжала:

– Прости, но я пришла к тебе не за этими словами, Марк. Нашего прошлого уже не вернуть… (Вон там на обоях какой-то небольшой рисунок, тостер красивого стального цвета, на холодильнике одна-единственная бумажка со списком…) Наверное, я все-таки жалею, что не решилась довериться тебе (пять, шесть, семь…). Я боялась потерять себя, не хотела быть твоим очередным трофеем, а в итоге я потеряла тебя. Но ты уехал тогда не один, ты как будто меня забрал с собой. Пожалуйста, Марк, пожалуйста, отпусти уже меня, три с половиной года прошло, мне надо выйти, я хочу вернуться к себе. Завтра твоя свадьба, это будет честно, если мы объяснимся и попрощаемся навсегда сейчас, сегодня, – шумно выдохнула она.

– Ты же всегда был специалистом по правильным поступкам, – добавила гостья просто, чтобы отсрочить неминуемую, невыносимую тишину между ними.

– А ты быстро учишься, – неожиданно громко усмехнулся Марк и остановился на некотором отдалении от нее, прямо напротив. В глазах его горели опасные стальные огоньки, а на губах играла ироничная улыбка. – Отпустить просишь? Ну хорошо, иди, отпускаю.

Эта внезапная перемена явно была неожиданной для нее. Она резко подняла взгляд, недоверчиво прищурилась. В ее глазах Марк без усилий прочитал облегчение, неловкий страх, решимость и, что это… неужели разочарование? На один краткий миг спрятавшееся в самых дальних уголках этих бархатных глаз.

Осознав, наконец, что пауза двусмысленно затягивается, она смутилась, неловко махнула ему и сделала шаг к двери. Но дойти не успела, что-то резко схватило ее за запястье – конечно, Марк. Своей сильной рукой, на которой сейчас все вены натянулись до предела.

– С ума сошла? Шучу, – только и сказал он, притянул ее к себе и порывисто обнял.

Это давно забытое ощущение его близости обрушилось так внезапно, что она не успела даже вскрикнуть, удивиться, испугаться. Марк сильно сжал ее в объятиях, жадно вдыхая запах ее тела. Сопротивляться было бесполезно, и она отдалась во власть всепоглощающей, рыданиями подступающей к горлу страсти.