Ведь даже в окрестностях города в одно мгновение можно было потерять все – и затраченные на ниву труды, и собственную голову. Поэтому многие красноярцы, по образному, но неточному выражению С. В. Бахрушина, «жили для войны и войной», то есть получали средства существования захватом иноземческой «рухляди» и «ясыря». Надежды на ясырь и «пограбленные животы» приводили в отряды казаков и добровольцев из числа неверстанных в службу казачьих детей и разных пришлых людей. Как свидетельствуют источники, в течение всего XVII – начале XVIII века на городском торгу перед проезжей Спасской башней постоянно продавали имущество и пленников «мунгальской, киргизской и калмыцкой породы», которых охотно «торговали» приезжие в город монгольские, калмыцкие и бухарские купцы. Их караваны верблюдов были привычной бытовой деталью для обитателей Красного Яра.

Вообще в пограничном Красноярске ярче проявлялись особенности социального развития Сибири, этой восточной окраины уже крепостнической России. Различные социальные слои формировавшегося в ней русского населения пытались жить по-своему. Казачья и вся имущая верхушка изо всех сил стремилась фактически и юридически стать дворянами-крепостниками с правом свободного распоряжения людьми и землей. В Красноярске широко бытовала купля-продажа людей, похолопливание бедняков, различные сделки с землей. Наибольшую активность в этом проявляла командная верхушка в званиях дворян и детей боярских, которым в городе принадлежали почти все дворовые люди. В их же хозяйствах были заняты работные люди и захребетники. Однако центральная власть по узкосословным соображениям очень редко присваивала верхушке сибирского казачества права российских дворян, хотя их должностные звания с конца XVII века стали передаваться от отца к сыну. Правда, наиболее отличившимся центральная власть присваивала статус «дворяне или дети боярские московского списка», то есть приравнивала к российским провинциальным дворянам с правом иметь населенные земли и заводить поместья. Остальные назывались так же, но считались в «сибирском списке», что означало только почетное звание. Рядовые же казаки по своему имущественному положению и хозяйственным занятиям были близки к крестьянам и посадским людям, хотя и не платили прямых налогов.

В происхождении рода Суриковых, казалось, не было сомнений: были они из донских казаков. Правда, назывались разные станицы. Биограф В. И. Сурикова М. Г. Машковцев с 1960 года писал об Урюпинской и Усть-Медведицкой, а на сайте «Южный берег» – Верхне-Ягирской и Кундрюченской, в которых еще в начале XX века жили казаки Суриковы. Сам Василий Иванович не возражал, что его род вышел из донских казаков. В 1893 году он с дочкой Ольгой ездил на Дон. Правда, для сбора материала для картины «Покорение Сибири», но почему-то в станице Раздорской.

Утверждалось также, правда, без доказательств, что был есаул Суриков, который в Сибирь пришел с Ермаком, а позже, в 1622 году, Суриковы якобы основали Красноярск. Но краевед Л. В. Безъязыков, установивший имена личного состава первого гарнизона Красноярска на основе архивных материалов, ни одного Сурикова не называет. За год до смерти Василий Иванович утверждал, что его роду «более 200 лет». Однако архивные материалы свидетельствуют, что Суриковы только с конца XVII века упоминаются в связи с Красноярской шатостью 1695–1698 годов.

Обычно во всех искусствоведческих и общих биографиях В. И. Сурикова его родословную сводят к ближним родственникам, начиная с деда, в первую очередь к тем, кого он так или иначе упоминал. Живший в Красноярске архивист С.Н. Мамеев по заявке Третьяковской галереи в 1930-х годах пытался составить полную родословную всех красноярских Суриковых и их родственного окружения. Кроме не совсем правильной выборки по прямой линии предков Василия Ивановича от его работы остались трудно читаемые черновые выписки, отложившиеся в местном архиве. По существу, только сейчас читателю предлагается первая научная родословная красноярских Суриковых от XVII до начала XX века.