Потом счастливец сунул руку в карман и коснулся уже похолодевшего металла ключа. Мысль о звёздных звуках съехала с бороздки ума, заменяясь предшествующей заботой, хотя и совершенно неясной. Чужой ключ, неизвестно от чего, оттягивал карман, и тревога, чужеватая какая-то и тоже ему неизвестная, подобно той, атакующей его на троллейбусной остановке, оттягивала сердце. Вернуть бы золотистую железку, позабыть бы о заботах…

Хозяина ключа на спуске всё так же не виднелось. Площадка между львами по-прежнему зияла пустотой, и шёл от неё дух непреодолимого одиночества.

«Но не напрасно же я шёл, – подумал пешеход, сжимая и разжимая ключ на донышке накладного кармана пальто, – я ведь что-то слушал на ходу, такое слушал, чего раньше никогда не было ни в городе, ни на природе». Он ещё раз с силой сжал железный предмет, ощупывая невидимые на нём замысловатые бороздки и зубчики, и мысль продолжилась: «Не при помощи ли этой вещицы маг с чемоданом обделал всё слышимое мной? Не волшебный ли этот узор, вырезанный на нём? Да вдобавок ещё и передвигался маг по мосту мистической шаманской походкой да со странным на себе свечением! Не он ли устроил тут совершенно ненормальную музыку? Не этот ли ключ открывает незримый клад в небесах»? Летучая мысль его приостановилась и затухла. Взамен пришла другая: «с другой стороны, – подумал он, – в общем-то, нелепо ходить одной и той же дорогой взад-вперёд». Конечно. Сколько можно метаться и мыслью, и ногами? Теперь бы пройти до корня моста. Прошёл. Впереди светофор красный. Тогда – свернуть направо, ничего не дожидаясь. Пойти направо по левому берегу.

«Хм, нате вам, снова крылатый тип», – Босикомшина привлекло скульптурное изображение другого крылатого существа далеко наискосок – задунайского орла на обелиске «Румянцова победамъ», что в Соловьёвском саду. Тот медленно, почти незаметно парил над деревьями параллельно пешеходу, делая вид, будто дожидается, когда они окажутся вровень. И Босикомшин бодренько засеменил ногами вдоль берега реки вниз по течению, выразительно поводя плечами, намекая, будто поднимает за ними огромные невидимые крылья.

ГЛАВА 4

Профессора не пустили в амфитеатр, где находилось его излюбленное место в первом ряду у правой боковой стены. Не пустили, потому что зал оказался недостаточно заполненным и внизу. Вынужденно пришлось разместиться здесь, на диванах во втором ряду, но всё-таки у боковой стены. Левой. Партера профессор не любил.

Пока публичное пространство зала затягивало сообщество слушателей, на эстраду вокруг рояля выставляли скульптуры неясного художественного содержания на специальных подставках с проводами. Среди скульптур появилось ещё и кресло с живой девушкой в темно-зеленом бархате. Нашедшие места слушатели робко зааплодировали и быстро смолкли. Профессор вдумчиво разглядывал скульптуры, пытаясь разгадать их смысл. Но тому занятию помешала внезапно вышедшая постоянная ведущая Капеллы, и неизменно упругой интонацией, такой же, что и десятки лет назад, объявила о начале концерта сердцевинной музыки. Свет над местами слушателей не пригасили, так что эстрада особо и не проявлялась. Поэтому публика не заметила, когда на ней среди изваяний оказался автор. И сразу же началась заявленная сердцевинная музыка. Она возникла из лёгкого шума электродвигателей, подключённых к скульптурным произведениям искусства. Автор поднял руку, изваяния зашевелились, девушка в тёмно-зелёном произнесла поэтическое слово:

«Средь каменных трещин

дрожит родничок.

Водица трепещет

в кругах над ключом…»

Автор подходит к роялю, ногой нажимает педаль и, вытянуто наклоняя тело, обеими руками начинает теребить струны под крышкой. Освещённость зала последовательно изменяется, перекрёстно возникая от первых рядов к последним и от правых мест к левым, одновременно создавая несколько легкомысленные волны из световых всплесков вверх и прогибаемых затемнённостей вниз. Тут только профессор заметил, что свет в зале и с самого начала источался не из люстр, а от нарочно расставленных светильников по всему залу. Пока публика следила за волновыми перемещениями света, автор незаметно переместился к нормальному сидению пианиста и нормально заиграл, используя великолепно отлаженную механику рояля, в том числе и клавиатуру. Девушка, свет и скульптуры застыли, предвещая никем не ожидаемое событие. И действительно: музыка нарождалась в виде воображаемой огромной спирали и будто бы издалека. Затем она уже завивалась туже и туже, постепенно приближаясь и сужаясь, и дошла до единственного звука – пронзительного тремоло на ля первой октавы, будто давая точный звук для настройки невидимого оркестра. Четыреста сорок герц и семь ударов в секунду заполнили собой весь зал до отказа, в течение как бы затяжного вздоха, и – внезапно звук оборвался, медленно падая в абсолютную тишину подобно планирующему последнему листу с одинокого дерева поздней осенью. Публика начала было аплодировать отдельными хлопками в разных частях зала, но у всех на глазах опять зашевелились диковинные изваяния, и сызнова покатился свет. Автор поднялся и пальцами подёргал некоторые струны под крышкой рояля. Хлопки прекратились, а девушка продолжила представлять недоумённой публике тёмно-зелёные стихи.