– Саша, Сашенька, Шуренок! Доброе утро! Какой сегодня чудесный день, срочно гулять! – он приобнял ее за талию и вручил букет.

– Привет, Василь! Сначала позавтракаем, а потом погуляем! В клубе – кино про укротительницу тигров, пойдем? – предложила она.

– Только укротительницы мне еще не хватало, я и сам как тигр! – смеясь и изображая, прорычал он.

Кино было ее большой страстью после учебы и чтения книг. Она полностью растворялась в сценах, увиденных на экране, каждый раз примеряя на себя новые образы актрис в красивых нарядах, робко и несмело представляла, как гуляет по улицам Москвы или Парижа, для пущей роскоши укрывая плечи меховым манто и небрежно куря сигарету через мундштук. Редким моментом оставаясь одна в доме, она репетировала театральные позы перед зеркалом, красиво закидывая ногу на ногу, прямо держа спину и вытягивая и без того длинную шею. Ее музыкальные пальцы были украшены кольцами с крупными камнями, а ногти обязательно покрыты красным лаком, как у мадам Шанель, про которую она узнает много позже.

Наконец они сели за стол. Сашенька разложила по тарелкам глазунью, спрятала ее под зеленым покрывалом порезанной петрушки, отломила большой кусок только что испеченного, еще горячего хлеба и густо намазала маслом. Заботливо передала сделанный бутерброд своему гостю и повторила такой же для себя. Смотреть, как ест Василек, было для нее большим удовольствием. Он делал это вкусно: с неподдельным аппетитом, иногда причмокивая и без стеснения облизывая пальцы, пусть и нарушая общепринятые правила этикета. Его искренность и непосредственность брали в свой плен, хотелось делать то же самое, со смаком получать удовольствие и наслаждаться простой едой, заражая окружающих. Они долго сидели за столом, ели и пили, сначала – чай, потом – молоко, макая в него хлебный мякиш, смеялись и снова пили чай.

Сашенька ненадолго отлучилась, оставив друга одного. Она придумала для себя новый образ, которым хотела окончательно и бесповоротно очаровать Василька. Для этого ей понадобилось немного фантазии, три дня времени, отрез голубой ткани, скучающий и забытый мамой в шкафу. Позаимствовав незаметно у сестры Раи самое романтичное платье цвета чайной розы с рюшами и рукавами-фонариками, на которое она накинула легкую вуаль лазурного пальто, собственноручно сшитого на машинке «Zinger». Ноги украшали аккуратные белые туфельки, подаренные старшим братом и нежно обутые на кружевные носочки. Завершающим штрихом был шифоновый платок, в палитре которого художественно соединились и небесная гладь, и розовая дымка, и, казалось, аромат белой акации.

– Ох, какая ты, – Василек замер, на мгновенье растерялся и не мог найти подходящее слово, – красивая! Очень красивая, моя Сашенька!

Он лихо подхватил ее легкую воздушную фигурку, приподнял на руках и закружил в спонтанном танце под медленно звучащие из приемника, как из патефона, слова песни:

«…Если бы тебя я в этот вечер встретил, где же ты, желанная, почему молчишь?»1

Сашенька смеялась, запрокинув голову, нежно обнимала его за руки и плечи, спрятанные в ладно сидящую рубашку персикового цвета, так красиво оттеняющего кожу. Юные и счастливые, они выскочили на улицу, побежали, запрыгнули на мотоцикл и понеслись, понеслись навстречу новому дню, новым событиям и радостям. За этим чистым и по-детски рождающимся чувством, отсутствием видимых препятствий и кажущимся спокойствием, реальная жизнь уже готовила серьезные испытания, которые им предстояло преодолеть вместе.

Весь день до самого вечера они провели на природе: гуляли, исследуя давно знакомые деревенские просторы, забирались на высокие холмы и вихрем сбегали вниз, находили заброшенные дома, представляя себя хозяевами, и даже забрели на старое кладбище, разгуливая по которому рассматривали потертые временем фотографии и придумывали истории жизни их владельцев.