Она не умела бояться. Не отступала, если возникали преграды, требующие обращения к государственным структурам, споров с различными инстанциями. Умела добиваться нужных решений исполнительной власти, потому что верила в свою правоту и справедливость. Она шла вперед решать жизненные вопросы, даже когда отступал ее муж, мой дед – фронтовик, прошедший всю войну.

Как-то раз, вечером на плохо освещенной дороге, возвращаясь домой, она увидела, что двое мужчин избивают третьего. Он лежал на земле и его били ногами. Приблизившись и заметив это, она пронзительно закричала. Те двое убежали. Бабушка помогла избитому подняться, позвала людей и те вызвали скорую и милицию. Мой дед и его друг сосед ругали за это бабушку. Они сами тоже видели этот инцидент в действии, но прошли мимо. Ругали ее за то, что, по их мнению, эти бандиты могли бабушку избить и изувечить.

Так странно – мужики испугались, а бабушка – нет!

Она не умела себя беречь и жалеть. Она не любила себя. Совсем!

Любила всех нас.

Если бабушка заболевала, а с возрастом такое стало случаться, она могла находиться в постели только один день. Никакими силами ее нельзя было удержать на постельном режиме на второй день!

Она не умела ухаживать за собой. Нет, не в плане гигиены. Она была очень чистоплотна. А так, чтобы выглядеть привлекательной женщиной. Прихорашиваться, наряжаться, пользоваться косметикой.

Возможно, это образ жизни многих женщин того времени, того социального слоя.

Возможно, причина в том, что она жила в стране, где народ в большой его части многие годы терпел лишения, досыта не ел. На плечи ее поколения в молодые годы достались разруха и голод, неустроенность быта, плохие жилищные условия. Затем началась Отечественная война, и следом пришли другие тяготы жизни: бесконечная тревога, враги почти уже рядом. Эшелоны с ранеными идут и идут от Сталинграда, до которого километров 300. Несколько месяцев в небе со стороны Сталинграда не прекращается зарево. Ради детей приходилось украдкой, ночью, с другими женщинами, выходить в поле, чтобы под снегом отыскивать несколько колосков неубранного урожая, складывать их себе за пазуху и нести в дом. Если бы тогда поймали, то лагерь был бы обеспечен!

За годы войны они с дедом потеряли всё имущество, квартиру. Но слава богу, остались живы, сохранили детей!

После войны были хрущевские эксперименты с сельским хозяйством. И снова очереди за хлебом. Это было время, когда кусок ткани на костюм давали в качестве премии за добросовестный труд, когда вместо денег в качестве зарплаты на заводе выдавались бесчисленные облигации государственного займа. (Я пачки этих облигаций в шестидесятых – семидесятых помню в специальном ящичке у нас дома). Более-менее нормально стали жить в семидесятых. Так себя чувствовала сама бабушка. Ведь ей не надо было многого.

Возможно, дело было в ее жертвенности: сначала пускай мои (муж, дети) все оденутся (поедят, отдохнут), а потом уж и я!

В принципе, у бабушки был свой стиль. Длинные прямые волосы всегда гладко забраны в пучок на затылке. Полное отсутствие украшений (ни бус, ни сережек, ни брошей). Платья прямого силуэта из крепдешина или натуральной шерсти – это для праздников. А для будней – ситец, штапель, сатин, фланель. Расцветки – не кричащие, не цветастые, не яркие. Я помню темно-зеленый, синий, фиолетовый цвет зимой. Летние расцветки чуть повеселей, светлее. Допускался мелкий горошек, мелкий цветочек, тонкая полоска. Украшались платья небольшими отложными воротничками, воротником – шалькой и английским воротником.

Из дома без чулок – выход только в огород или за хлебом возле дома. А так всегда, и даже в жару, в «свет» только в плотных чулках, которые скрывают выпирающие вены.