– Эй, щенки! – повернулся вдруг Серый к соседнему столу, где четверо пацанов лет пятнадцати, громко матерясь, тянули на всех две бутылки пива. – Вы где находитесь, в конце концов? От ваших воплей уши вянут!
Дальше всё стало происходить очень быстро. Пацаны ответили что-то, Серый вскочил на ноги. Все вдруг задвигались, зашевелились, раздались крики и звуки ударов, а пространство между столами превратилось в сплетение тел. Коля обнаружил, что он сидит за столом один. Серый и Виктор, окружённые парнями, размахивали кулаками. Он кинулся им на помощь.
Это была первая драка, в которой он врезал почти столько же, сколько получил. Ему даже удалось сбить одного из противников с ног и дать ему пару пинков. Люди, сидевшие за столами, разбегались в стороны. Столы и стулья опрокидывались на землю.
Где-то поблизости резко остановилась машина и несколько одинаково одетых людей бросились к дерущимся.
– Менты! – вывалился из кучи тел Виктор. – Ноги!
Коля думал в этот момент лишь об одном – не забыть бы пакет с одеждой. Тот валялся на земле, у металлической ограды. Он подхватил его и побежал.
– Жми, жми! – орала на ухо Старая Сука. – Они близко!
Деревья, дома, люди – всё мелькало перед глазами диким калейдоскопом. Старуха хохотала, и её развевающиеся волосы били его по щекам. Старая Сука казалась помолодевшей: глаза её сузились, лицо вытянулось и распрямилось, на нём почти не осталось морщин. Она вся дышала азартом.
Пятая глава
Екатерина Макаровна разливала по чашкам чай. К чаю шли ватрушки. Александр Львович с супругой сидели по левую от неё сторону, напротив Володи. Тот всё время морщился и пытался что-то поправить под собой.
– Неудобно? – спросила его Елена.
– Нормально, – отозвался он, не переставая морщится.
– Что такое, Володь? – тут же повернулась мать.
– Да режет что-то… – объяснил он.
Екатерина Макаровна поставила чайник на стол и нагнулась над сыном.
– Мам, помочь? – приподнялась Елена.
– Сиди, сиди, я сама, – не поворачивая головы, отозвалась она.
Лена отвернулась. Долго и многозначительно посмотрела на мужа. Тот пожал плечами.
Яблочный сад утопал в цвету. Стол поставили прямо посередине, в центре его водрузили самовар. Душистый аромат разливался в воздухе.
– Ну как дела у вас? – спросила Елена. – А то вы всё молчите, молчите…
– Да как дела, Ленок! – улыбаясь, покачала головой Екатерина Макаровна. – Разве у нас что-то меняется? Живём как прежде. Я вот по хозяйству, Володька телевизор сутками смотрит, да музыку слушает. Книги читать забросил что-то…
– Не пишешь? – спросил его Низовцев.
– Да не, какое… – поморщился тот снова, на этот раз особенно болезненно.
– Почему?
– Потому что я разочаровался в литературе, – ответил он резко. – Вся литература – это большой и неприкрытый идиотизм.
Екатерина Макаровна, разлив чай, тоже присела.
– Правильно было сказано, – продолжал Владимир, – "ярмарка тщеславия". Причём тщеславия самого отборного, самого гнусного. Бездарные придурки, нет у них сил прожить свою жизнь не выпячиваясь, лезут к Парнасу и дерьмо своё с собой несут. Я этим дерьмом отравился на всю жизнь. Спасибо, больше не надо.
Елена с матерью смотрели на него серьёзно и даже скорбно, Александр Львович – наоборот, добродушно.
– Ну ты же тоже, – сказал он, – в своё время всеми силами стремился к Парнасу.
– Да, – кивнул Владимир, – можно представить, каким я идиотом был. Это вы меня, – кивнул он матери, – с отцом вместе склоняли к ерунде этой. Пиши, талантливые стихи!
– Я и сейчас это повторю, – отозвалась Екатерина Макаровна.
– Да ладно, мам! – махнул рукой Владимир. – Я отлично знаю, что все мои стихи – говно! И все Сашкины книги – тоже говно! И все остальные книги – говно! Потому что это ненормально. Не-нор-маль-но! Ненормально свои чувства превращать в предмет для всеобщего обозрения.