В последующие дни Ариант находился в каком-то странном не свойственном ему оцепенении. Все происходящее с ним стало безразличным, мозг отказывался активно мыслить, принимать какие-либо решения, тело стало тяжелым и неуклюжим. После побега Венатор приказал приковать его цепью к подводе, а наружу выпускать только в сопровождении охранника. Но мальчик и не думал убегать. Он часами сидел, прислонившись спиной к решётке, и равнодушно смотрел на сменяющие друг друга пейзажи. Постепенно леса исчезли, остались лишь небольшие рощи каких-то неизвестных ему южных деревьев. Затем исчезли и они. Сколько видел глаз, простиралась ровная как стол, поросшая ковылём степь. Налетающие порывы ветра качали ковыль, и казалось, что караван движется не по суше, а плывёт по волнам удивительного желто-зеленого моря. Изредка в низинах встречались островки степных цветов: ярко-красных маков, синих фиалок и колокольчиков, белых ромашек. Караван выбирался из ковыльного моря и двигался, словно по чудесному персидскому ковру.

Чувствовалось, что обширные открытые пространства Венатору и его подручным навевают тревогу и даже страх. Вожак засылал вперёд дозорных, а позади в трехстах-четырехстах метрах постоянно находился всадник, следящий, нет ли погони. Было запрещено громко разговаривать, отходить в сторону более чем на пятнадцать – двадцать метров, вечером разжигать костры.

– Боится, сволочь, степных воинов-сарматов, – пробормотал неряшливый, одетый в лохмотья старик, которого посадили в клетку вместо Аристона, – поймают, перебьют всех, их и нас.

– Лучше уж погибнуть от стрелы кочевника, чем плен, – рассеяно подумал Ариант. Мгновенная смерть в бою казалась ему даром богов.

Однако ничего не произошло, и через несколько дней вдали блеснула сине-голубая полоска воды.

– Это Гипанис, последняя наша преграда на пути в ад, – вновь произнёс странный старик.

Речка, к берегу которой приблизился караван, была намного меньше родной реки Арианта, но все же достаточно широка. Она плавно несла свои воды между невысокими, поросшими разнотравьем берегами. Ширина её достигала нескольких сотен метров, и, естественно, через эту водную преграду переправиться вброд было невозможно. В том месте, где пологий берег спускался к воде, находилась сбитая из досок пристань. Когда к ней подошла первая телега каравана, из-за изгиба речного русла появилось громоздкое сооружение: громадный плот, сколоченный из двух слоев бревен. Четверо огромных бородатых мужчин с помощью длинных шестов подогнали его к пристани.

– Давай первую упряжку, – заорал старший из них на дикой смеси греческого языка и местных наречий.

Охрана, подгоняя упирающихся волов, вкатила телегу на плот. Ловко орудуя шестами, паромщики перевезли ее на другой берег. Пять часов длилась переправа, пока, наконец, весь караван оказался на правом берегу Гипаниса.

Дальше путь шёл на юг вдоль залива, в который впадала река. Дорога то поднималась на небольшие пологие холмы, то опускалась к самой воде. Безбрежная водная гладь поражала своим спокойствием, неподвижностью и безмолвием: не было слышно ни шума ветра, ни плеска воды, лишь изредка тишину нарушали крики охотящихся за рыбой чаек. Вдоль дороги то и дело встречались заросшие травой и кустами развалины домов и подсобных сооружений, – остатки ольвийской хоры – небольших поселений, жители которых, занимаясь земледелием, животноводством, охотой и рыбной ловлей, обеспечивали Ольвию сельскохозяйственной продукцией. Сто лет назад племена гетов и даков полностью опустошили эти края и с тех пор греки перестали селиться в отдалении от спасительных крепостных стен города.