Шторос рухнул на пол, едва переступил порог пещеры.

— Шторос, давай еще немножко! — подбежал к нему Тирсвад и ткнул его носом.

— Не могу, — прохрипел Шторос и опустил голову на передние лапы.

— Динка, помоги, — позвал Тирсвад, подталкивая Штороса носом под брюхо. — Его надо к сосуду.

Все остальные тоже бросили осматриваться и подошли к Шторосу. Общими усилиями они донесли его до сосуда, в который он тут же опустил морду и принялся жадно пить. Дайм с Тирсвадом вышли из пещеры осмотреться, а Динка с Хоегардом устало опустились по обе стороны от Штороса, согревая его своими телами.

Когда Динка проснулась, пещера была освещена все тем же тусклым светом. Она все никак не могла привыкнуть к тому, что здесь нет дня и ночи. Дайм и Тирсвад, свернувшись клубками и накрыв носы хвостами, спали у нее в ногах. Хоегард подтащил поближе окровавленную тушу дичи с ободранной шкурой и, отрывая зубами небольшие кусочки сырого мяса, кормил Штороса. В пещере царил покой и умиротворение. Красные принесли им еду и больше не беспокоили.

Динка потянулась к сосуду и принялась лакать языком сладкую густую жидкость, насыщающую не хуже еды. Пить таким способом было непривычно, «воды» в рот попадало мало, больше расплескивалось. Динка попробовала сунуть в сосуд морду целиком, но тут же отпрыгнула, обжегшись.

Увидев, что она проснулась, Хоегард положил перед ней очередной кусочек сырого мяса. Шторос молча следил за ней.

— Ты как? — спросила Динка, заметив его изумрудный взгляд.

— Терпимо, — лаконично отозвался он. С тех пор, как они вошли в долину, он стал поразительно молчалив. Кожа на его теле медленно, но верно восстанавливалась. Трещины зажили, а сосуды и мышцы уже не просвечивали. Но все равно он казался очень уязвимым.

— Кажется, тебе двух дней не хватит, чтобы восстановиться полностью, — вздохнула Динка, наклоняясь к нему и обнюхивая его тело. Запах тоже постепенно восстанавливался, а то первое время после того, как кожа сошла, от него совсем ничем не пахло, кроме горелой плоти.

— Кушай Динка, — Хоегард носом подвинул ей кусок мяса. — Я не смогу тебе поджарить, чтобы не привлекать лишнего внимания красных незнакомым запахом. Поэтому придется есть сырое.

Динка, поморщившись, взяла мясо в зубы и принялась жевать. Чуда не произошло сырое мясо было лишь сырым мясом. От того, что Динка стала зверем, вкусы ее не поменялись. Тяжело вздохнув, она принялась пережевывать кусочки, которые ей подсовывал Хоегард, представляя как здорово было бы есть наваристый суп или густую кашу. Но пища ей была нужна, чтобы быстрее восстановиться. Поэтому она послушно ела все, что предлагал ей Хоегард.

— Эта рыжая Варрэн-Лин… — начала Динка, чтобы отвлечься от противного вкуса во рту. — Она уже выбрала себе варрэна?

— Может быть и нет, — ответил Хоегард. — Такой праздник бывает раз в жизни, и обычно девушки не торопятся с выбором, наслаждаясь всеобщим вниманием несколько дней.

— А как вы определяете дни? — задала Динка вопрос, который ее давно волновал. — Ведь солнца нет.

— Когда бодрствуем — день. По нашему это называется эреше, десять дней решег, сто дней эшегар, пятьсот дней шегард. Мы бы не отмечали шегард, так как дата не круглая, но каждый шегард у варрэна на рогах появляется новое кольцо, — рассказал ей Хоегард.

— Но ведь ты говорил, что все спят, когда захотят и бодрствуют когда захотят, — вскричала Динка, окончательно запутавшись.

Хоегард приоткрыл пасть и вывалил язык. Как Динка успела заметить, это выражение морды обозначало улыбку.

— В племени или стае все постепенно подстраиваются друг под друга: спят и бодрствуют в одно и то же время. Но ты права. У нас эреше более размытая величина, чем человеческий день. Так как варрэны более выносливы, то, возможно, эреше соответствует не одним человеческим суткам, а полутора или даже двум. Но проверить мы это пока не можем.