В этот день Оля была ещё тише обычного, хотя казалось, что тише уже некуда. Произошедшее произвело на неё странное действие: как если бы ей дали наполненный до краёв стакан и велели нести, не расплескав ни капли.

Когда вернулись домой, Фаддеевна торопливо скинула боты и бросилась к большой синей кастрюле, в которой с утра завела тесто. Успела: крышка уже изрядно поднялась и сдобный тёплый бок свесился через край. На краю плиты стояла сковорода с капустной начинкой и корчик с распаренными сухофруктами в сахаре.

Фаддеевна протёрла и без того чистую столешницу буфета, ловко насеяла муки, вывалила тесто и принялась месить. Оля жадно смотрела на руки матери: она ещё никогда не видела, как пекут. Тесто казалось живым. Отделив ножом кусок его, Фаддеевна взялась за скалку – пласт противился, норовил съёжиться, но она не отступала: присыпала его липкую сердцевину мукой, натирала ею скалку и продолжала разравнивать края. Когда пласт был уже достаточно большим, бережно перенесла его на противень и прошлась скалкой по краям, срезая излишки. Оля подхватила один такой комочек, помяла в руках, даже надкусила. Фаддеевна поглядела на это – лицо у неё было праздничным – вручила ей ложку и сняла крышку со сковородки.

– Выкладывай начинку.

Они напекли много всего: два больших пирога, целый таз пирожков, с капустой и сладких, несколько пышек из остатков теста. Потом натаскали воды, топили баню, парились и, разморённые и чистые, с мокрыми волосами по плечам, ужинали пирогами и чаем.

Брунька тоже не остался в стороне от гигиенических процедур – наевшись остатками молочной каши, самозабвенно вылизывал лапу с растопыренными чёрными пальцами.

Ходить в церковь Фаддеевна дочку не неволила, ни к чему это: времена безбожные, у дитя могут быть неприятности. Но совесть свою успокоила – поручила Господу! – и теперь, по воскресеньям, деловито и обстоятельно молилась о ней сама.

Наступила дружная весна. За день-другой сошли остатки снега, земля отогрелась на глубину, можно было копать огород. Под вымытыми к Пасхе окошками зазеленела рассада, а извлечённые из сундука прошлогодние Олины платья оказались малы – словом, начались весенние хлопоты. Люди повыходили из домов, у Оли появилась подружка из местных, шебутная Людка. По огородным делам и Фаддеевна перезнакомилась с соседями – перекликались через забор, обменивались новостями и советами. Иных из них зимой она встречала у колонки, с другими только здоровалась на улице или в магазине. Понемногу они с дочкой пускали корни, обрастали добром.

Уже вовсю цвели сады, когда Оля неожиданно и сильно захворала: после школы начался озноб, за столом сидела скучная, почти ничего не съела. После обеда, прибрав на столе, как обычно, разложила тетрадки и учебники. Фаддеевна поглядела тревожно, пощупала ей лоб, но ничего не сказала, ушла полоть: трава пёрла как бешеная, глушила рассаду, а времени мало – что успеешь после работы. Но земля такое дело, только подступись – одно цепляется за другое, и всё надо делать сразу. Так что опомнилась она лишь в сумерках, когда перестала отличать огурцы от крапивы. Отнесла под навес мотыгу, сполоснула руки в кадке с дождевой водой и только тогда удивилась, что в окнах темно, а ведь давно пора бы зажечь свет!

Фаддеевна охнула, бросилась в дом, повернула выключатель. Оля спала за столом, положив голову на тетради, её руки безвольно лежали на коленях. От яркого света она поморщилась, но глаз не открыла. Фаддеевна скинула галоши, подошла, положила руку дочке на лоб: он пылал. Метнулась в спальню, разобрала постель и, кое-как растормошив, уложила девочку.