«Какая странная песня, – подумала Варька, спускаясь в комнату. – „Мурлыкий мур“ – это наверняка кошка, может быть даже наша Аська. А „крылатый кур“? Скорее всего это курица, несушка какая-нибудь. Но тогда почему она „курлыкает“? Ведь курлыкают голуби, а куры кудахчут. Ну, в крайнем случае квохчут. Очень странная курица. Но совсем не страшная. А вот зверопух – это уже пострашнее будет! Говорят, он и Вовку слопал! Лучше с таким не встречаться…»
Закончив вальсировать, Цокотуха брякнулась на пухлый диван у стены и громко перевела дух.
– А вообще, это очень печальная история, – сказала она с грустью в голосе. – Он уже собирался сватов засылать к своей Марфе, дело попахивало свадебкой, и надо же такому случиться, что именно сейчас ему попалась эта проклятая краска! Теперь свадьбе не бывать – Марфа ни за что не выйдет за фиолетового шраплыга. У них это строго… Ну, ты тут погуляй пока, – сказала она Варьке, – осмотрись, привыкни, а я попробую привести в себя этого меланхолика…
Шраплыг по-прежнему ни на что не обращал внимания, только иногда печально утирал скопившиеся слезы, и Варька решила прогуляться. А поскольку в самой комнате гулять было негде, она заинтересовалась маленькой дверцей, притаившейся в тени за покосившимся плательным шкафом. Тем более, ей показалось, что из-за этой дверцы доносится какой-то приглушенный шум.
Подойдя к дверце, Варька приложила к ней ухо. Ну, так и есть – шум. Как будто кто-то пересыпает из стакана в стакан сушеный горох. То в один стакан, то в другой, и снова, и обратно…
Любопытство по своему обыкновению охватило Варьку в одну секунду, и она слегка приоткрыла дверцу. В щель ударил яркий свет, Варька даже одернула голову. Впрочем, сразу же сунула свой нос обратно.
Глава вторая, в которой букашки поют походную песню, кузнечик совершает гигантский прыжок, а жук ищет чего бы стащить
«Ого!» – подумала Варька.
За дверцей находилось большое круглое помещение, во много раз больше комнаты, в которой грустил шраплыг. Стены помещения были густо увешаны фонарями, в которых сонно копошились светлячки и заливали все помещение ровным белым светом. Вероятно, в стволе березы кто-то выдолбил всю сердцевину, потому что прямо посреди комнаты находился темный туннель, идущий откуда-то с неведомого верха куда-то в неведомый низ. Туннель был огорожен по кругу не очень прочными на вид перильцами, местами совсем уж покосившимися. С темного верха волнистой нитью спускалась металлическая цепь, на которой на уровне пола висела квадратная будка, тоже огороженная кособокими перильцами. В будке копошились какие-то букашки, что-то пискляво друг другу кричали, висели на цепи и раскачивали будку почем зря. На площадке напротив будки был прикручен к полу гигантский ворот, какие бывают на деревенских колодцах. Второй край цепи наматывался на этот ворот, что позволяло двигать будку вверх-вниз, наподобие лифта. Вокруг ворота суетилось еще с десяток таких же букашек и козявок разных мастей, и все они что-то бубнили, кричали, вопили и, вообще – вели себя очень шумно и бестолково. То и дело кто-то вдруг начинал крутить ворот, будка начинала двигаться, раскачиваться, сидящие в ней букашки начинали еще громче голосить, носиться туда-сюда, отчего будка раскачивалась еще сильнее. И тогда все начинали кричать на крутившую ворот букашку, пару раз дело даже заканчивалось подзатыльниками и оплеухами. Затем кто-нибудь хватался за ворот и начинал вращать его в обратную сторону, что опять приводило к тому, что будка начинала двигаться, раскачиваться, а букашки и козявки начинали верещать с новой силой.