Аша рассказывала: «Как сейчас помню этот момент: базар, на дороге байки, повозки, коровы, собаки, курицы, люди, шум, гам, толпа, всё мелькает, я вижу это будто со стороны, как в замедленной съёмке. Я вижу двух людей, целующихся глазами по обе стороны базара. Так продолжалось целую вечность. Тут я вижу, как будто со стороны, как пакет с фруктами падает из моих рук, мой эльф переходит дорогу, едва уворачиваясь от байков, несущихся мимо, заботливо подбирает мою папайю, бананы, складывает в кулёчек и даёт мне. Как в кино, правда? Это и было кино. Не со мной будто. Он даёт мне кулёчек, я, прекрасно осознавая, что в Индии мужчины и женщины никогда не касаются друг друга, специально касаюсь его руки, рука тёплая, вздрагивает, на миг сжимает мою кисть и тут же отпускает – не дай бог, кто увидит, разворачивается и уходит. „Нет, не уходи, постой, я люблю тебя, дай мне миг на тебя посмотреть поближе“ – орёт в моей голове».

Аша стояла безмолвная и бездвижная. Перейдя назад на ту сторону, Гокул оглядывается, и во взгляде Аша видит приказ: иди за мной. Ни секунды не сомневаясь, она переходит сумасшедшую улицу и оказывается рядом с ним.

Мона Лиза.

Монализа в Варанаси – это как Леопольд в Шантараме (Шантарам – культовая книга, Леопольд – знаменитое кафе в Мумбаи). Уверена, что хозяин приплатил Лонли плэнет (знаменитый путеводитель), ибо ничем особенным место не отличается, персонал неадекватен, как везде, правда, цены радуют. Но последние годы бомонд переместился в Шива кафе, которое держат непальцы. Я, по старой памяти, хожу в Мона Лизу, в частности, из-за хозяина – забавный дедок, из браминов; отчасти из-за дешёвой еды и из-за двух собак: маленькой старой дворняги Барауни и огромной, как лошадь, стройной Шанти (порода мне не известна, но очень породистая собака. Шанти – мир, в смысле покой). Барауни стара и ленива, обожает, когда я глажу её по седому носу, реагирует, если говоришь на хинди – Барауни, аао (подойди), бэйто (сидеть). Шанти невоспитанна и непроходимо тупа. В Индии привыкаешь, что собаки в ресторане – это нормально, снующие крысы и тараканы – это нормально.

Бенджамин.

Бенджамин – австралиец. Когда австралийцы говорят, мне хочется спросить: «Ребята, вы сейчас на каком языке говорите? Может, на хинди поговорим, я вас ни разу не пойму!». Но Бенджамина я могу иногда понимать. Это ангельское существо лет 20, с курчавыми белыми волосами до плеч и зелёными глазами. Если он побрит, то отличить от девочки его невозможно, только по голосу. Последнее время Бенджамин упорно поддерживает трёхдневную щетину. И ещё он ходит босиком. Всегда.

– Бенджамин, у тебя вообще-то есть обувь?

– Обвуь? Зачем она мне?

– Чтобы по дерьму не ходить.

– Священное коровье. А дерьмо – внутри.

– Снаружи нет дерьма?

– Из некоторых выплёскивается наружу.

– И что? Ноги можно помыть. А вот душу свою не отмыть.

– Ты хочешь сказать, что рассекая везде босиком, ты очищаешь себя?

– Это ты сказала.

– Почему ты ходишь босиком?

– Попробуй.

Спустя несколько дней у меня в чайшопе порвались шлёпки, и я рассекала босиком сначала до дома, чтобы взять деньги, потом до базара и по базару. Тут никого это не волнует – священный город, многие ходят босиком. На базаре встречаюсь с Бенджамином, он улыбается своей ангельской улыбкой:

– Пробуешь?

– Ага!

– И как ощущения?

– Можно пораниться.

Он смеётся и уходит.

Через несколько дней я где-то на аарти забываю шлёпки (в некоторых местах на этой церемонии нельзя сидеть в обуви), опомнилась только тогда, когда вступила в лужу, вернулась за тапками, но пошла босиком. Зашла в Мона Лизу, как назло там сидел Бенджамин, но ничего не спросил. Как пить дать, подумал, я очищаю душу посредством хождения по дерьму.