– Что, Ванюш, тоже не спится?

Я даже не вздрогнул. Больше того, я знал, что этот человек все время был здесь.

– Не могу уснуть. Жду чуда.

– Правильно, Иван, в чудеса надо верить. Они происходят с нами каждый день, просто мы настолько к ним привыкли, что уже не обращаем на них никакого внимания. У тебя ещё всё впереди, целая жизнь, и только от тебя зависит, оставишь ли ты в ней место для чудес или нет. Лично я перестал в в них верить.

Я резко обернулся. Андрей Валентинович сидел прямо за мной в глубоком кресле, рядом с ним стоял красивый графин и стопка коньяка (чему я несказанно удивился, вообще-то он не пьёт). Луна освещала его горькую улыбку, взгляд воспитателя был устремлён куда-то вдаль, а в глазах его читалась душевная боль, грусть и пустота одновременно.

– Перестали верить? Андрей Валентинович, но вы же сами только что сказали…

– Да, сказал. Но у тебя ещё всё впереди, Вань, всё впереди…

Воспитатель замолчал. И я не смел нарушить это молчание. Я ждал, когда он снова заговорит. Я догадывался, что это всё из-за неё – из-за этой противной Анжелики Александровны. С каждой секундой гнев на эту женщину и негодование нарастали во мне, как снежный ком, я просто не знал, куда себя деть. А при мимолётном взгляде на Андрея Валентиновича сердце моё сжимала такая тупая боль, что хотелось рыдать во всё горло, и бежать, ломать, крушить всё вокруг! Я нервно сглотнул.

– Это всё из-за неё, да? – тихо спросил я.

Андрей Валентинович поднял на меня глаза, полные слёз. Потом опустил голову, закрыл лицо рукой и тихо заплакал. Впервые в жизни я видел, как он плачет. Он был такой родной и трогательный в этот момент, что я присел возле него на коленки и осторожно начал поглаживать свободную руку. Он обнял меня по-отечески за плечо, и тихо прошептал:

– Спасибо, Вань, за то, что ты есть. Не поддавайся никому. Верь в чудеса, и всё у тебя непременно получится! А сейчас беги спать, время уже много. Ах, да! И ещё: не говори, пожалуйста, никому, что я здесь… Ну, ты сам понимаешь… Мужчины не плачут…

– Хорошо, Андрей Валентинович, доброй ночи!

– Спокойной ночи, Иван.

Уже выходя из комнаты, я заметил, что на одном из диванов лежат подушка и одеяло. Как я и предполагал, воспитатель сегодня будет ночевать здесь.

Через какое-то время я успокоился, наступило долгожданное мной умиротворение. Ощущение наступающего чуда опять дало о себе знать: сердце бешено билось, душа рвалась куда-то ввысь, а внутренний голос пел: всё будет хорошо, всё будет просто здорово, жди, Иван, совсем немного осталось!

Утро было серым. Капли дождя барабанили по подоконнику. Утренняя прохлада вкупе с холодным ветром из приоткрытого окна заставляли ёжиться в постели. Я натянул одеяло до самого носа, но так и не смог согреться. Тихонько дрожа, начал снова засыпать…

С меня сорвали одеяло, стащили на пол. Ничего не понимая, я приоткрыл глаза и увидел над собой фигуры пяти сожителей, агрессивно настроенных.

– Говорил я тебе, Коростелёв, не надо по ночам шляться, будить своих товарищей. Предупреждал, – это Егор.

– Ха, Егерь, да он поди к Настьке, своей возлюбленной ночью бегал!

Егор смутился, но виду не подал. Ещё бы! Кому захочется сознаваться в своей любви к девчонке, пусть даже такой красивой, как Настя.

– Ну и как прошла ночь, наш Казанова?

– Не смейте говорить про неё плохо, Настя хорошая и порядочная девочка, не то, что вы! Я вас всех ненавижу!

Меня начали пинать. По почкам. По ногам. По спине. По голове. Без разбора. Я скорчился на полу и не смел пошевелиться. Даже обороняться не смел, да и не смог бы. При всём желании. Казалось, на моём теле не было живого места. Одни синяки, шишки и ушибы. Я не плакал. Я думал. О Насте и о чуде.