– Феликс Николаевич! Вы нарочно игнорируете добрых знакомых или подслеповаты стали?! – зычно окликнул повара коммерсант, который сразу узнал Самохина.

Говорун назвал встречу судьбоносной и тут же выгнал расхлябанного повара-горца Ираклия, пригласив на работу опытного, проверенного временем мастера. Феликс Николаевич и усом повести не успел.

– Какая пенсия? Ты что, Николаич, соевых сосисок из сельпо обожрался? Будешь жить и работать с почетом, есть на тарелках «Ламирье» и пить «Шато Мутон-Ротшильд», – выпалил Говорун и, хлопнув водителя по плечу, стартовал в Москву, оставив на проселке растерянного Самохина, составляющего в уме возможное меню нынешнего «импровизированного ужина», памятуя о подрощенных гулькинских цесарках, которыми аккурат сегодня утром хвастался Лева.

Так и сложился костяк работников отеля «Под ивой». Ида примкнула чуть позже: Феликс Николаевич вырвал племянницу из нищеты глухой деревни, от бабки «Салтычихи». И тут тоже Самохин попал «в десятку» – привыкшая к каторжному деревенскому труду, Ида пахала за троих и ела преимущественно «сникерсы», предпочитая их любым гостиничным фуа-гра и бланманже.

Обед проходил в молчании. Аппетитом могли похвастаться только Лева и Вася. Лика заставляла себя глотать суп, Адель Вениаминовна лишь притронулась к расстегаю, Даша пила минеральную воду. Стулья Бултыхова и Абашевой пустовали. Зуля так и не явилась из больницы – в отеле решили, что она дежурит около возлюбленного, а Степан Никитич после укола обезболивающего наконец заснул. Ему Даша отнесла деревенской простокваши и чашку малины, которые он с благодарностью принял, но съесть так и не смог.

После мясной солянки и расстегаев с потрошками Феликс Николаевич внес на террасу стейки осетра, только что снятые с гриля. За поваром вперевалку следовала Ида с блюдом картошки «по-деревенски», украшенным зеленью и черри.

– Дашенька, вы уж не обижайтесь, милая, – промурлыкала Пролетарская, склонив к Орлик тщательно уложенную голову, – но мне это представляется «пиром во время чумы».

– А вам что же, Адель Вениаминовна, отдельно овсянку подавать? – раздраженно спросил Василий и стал с хрустом поглощать листья салата.

Пролетарская вспыхнула и протянула ручку к очередному пирожку.

– Меня очень беспокоит Степан Никитич. Быть может, нужно связаться с его родственниками? – ковыряя вилкой рыбу, сказала себе под нос Травина.

– Я думала об этом. Поговорю с Бултыховым, когда он проснется и немного повеселеет, – сказала Даша и решилась съесть кусочек осетрины. Сколько, в конце концов, можно разнюниваться?

– Все одно к одному! Беда, просто беда, – сокрушенно вздохнул Лева, подкладывая Лике на тарелку зелени. Травина коснулась Левиной коленки, что едва не стоило блюду с салатом опрокидывания на пол: Гулькин всплеснул руками, закашлялся и схватился за стакан с соком.

– Лева, до чего ты неловкий, дерганый! Держи себя в руках, в конце концов! – не преминул сорвать на помощнике накопившееся раздражение Говорун и закричал в сторону кухни: – Феликс Николаич, Ида! Идите обедать с нами! Что уж теперь…

Через пару минут, сняв поварскую шапочку и фартук, к компании присоединился улыбающийся в усы Самохин и за ним смущенная Ида. Даша подумала, что впервые может разглядеть свою работницу без передника и косынки, повязанной до бровей. У Иды были густые, собранные в пучок рыжеватые волосы, молочная кожа и мягкие руки с круглыми локтями. Ситцевый сарафан немилосердно полнил женщину. «Я подарю ей кое-что из одежды. Обязательно», – подумала Даша.

– Ну, что обыск?! Выявил сокрытые улики? – театрально насупив брови, обратился Самохин к Говоруну и стал придирчиво смаковать собственную солянку.