Евгений Фёдорович, проникшись стойким чувством уважения к Миле, вернулся в реальность и понял, что уже довольно долго и удобно сидит на том месте, где совершалась совсем другая история, то есть он сидел на подстилке Глухова и Елоховой, прислонившись к стене сарая. Папка с ещё пустующей бумагой покоилась на сене рядом с ним. Он быстро поднялся и взял её в руки. Хватит размышлять, пора действовать! Пора узнать позицию родителей убийцы!

Выходя из сарая, Палашов чуть было не столкнулся с женщиной, идущей навстречу. Она схватилась рукой за довольно пышную грудь и, выдохнув, сказала:

– Ой, как вы меня напугали!

Предваряя все вопросы, он представился:

– Палашов Евгений Фёдорович, веду дело вашего сына. – Он вытащил красную корочку и открыл для ознакомления. – Осматривал место преступления.

– Так ведь это не здесь. Это там случилось, за огородом.

Она показала на сарай, подразумевая «далеко за сараем». Затем она заглянула в удостоверение, посмотрела на живого человека перед ней и продолжила:

– Ваши уже осматривали здесь всё.

– Да. Я в курсе. Но они ещё не знали многого из того, что известно мне.

– Послушайте, а вы не тот хмырь, который ошивается по деревне? Это не мои слова. Это Дуся так сказала, соседка Себровых.

– Вероятно, я тот хмырь. Что ещё Дуся сказала?

– Она сказала: высоченный, вихрастый, в джинсах, ходит по домам, в двери стучит.

– Похоже, это я. С ней вполне можно было бы поработать. Где ваш муж? Я должен поговорить с вами обоими, но сначала я побываю там.

И он показал туда же, куда до этого показывала она. Она. Женщина удивительно приятной наружности, аппетитная, с чёрными, как смоль волосами, притом без седины. Архаичные, прожигающие, как угли, чёрные глаза. Возраст выдавали морщины на лице и шее, потрескавшаяся кожа рук и полнота. Волосы были забраны во внушительный пучок на затылке. Судя по всему, они отличались изрядной густотой. Одета она была в фиолетовое ситцевое платье, на голове – тонкий полупрозрачный чёрный платок, такой маленький, что пучок оставался почти неприкрытым. «Какие женщины красивые в Спиридоновке! – подумал Палашов. – Глаз не отвести!»

– Простите мне мой вопрос: это у вас свои волосы, не крашеные, нет?

Она слегка улыбнулась, оттого стала ещё приятнее.

– Да, Евгений Фёдорович, свои. У меня нет необходимости красить волосы.

Ему двадцать восемь, а у него вся голова пестрела от седых волосков, о чём ему каждый день напоминало зеркало. А у неё… ну, сколько ей, пятьдесят пять – пятьдесят шесть? …и в помине их нет. Мужчина чувствовал себя немного рассеянным.

– Удивительно!

– Да. Пойдёмте, я вас отведу. Заодно и хозяина моего увидите. Он мёд качает из улья. У нас пять ульев.

Палашов отправился за женщиной, точнее – рядом с ней, топча траву там, где дорожка была слишком узка для двоих. Они обогнули сарай справа и отправились через овощник, потом – через калитку в сад. Шли и разговаривали.

– Я смотрю, у вас тут целое хозяйство.

– Это что? Вот раньше у нас было хозяйство! Мы и овец водили, и поросят, и телят немного. Теперь остались корова, куры да пчёлы. Пара кошек есть – замучились котят топить. Куда их столько? А кошки страдают, ищут деток. Ну да кошки – это дармоедки. Пёс был…

– Да, я видел собачью будку сзади дома.

– Он издох недавно. А то разве Ванька прокрался бы к нам в сарай незаметно?

– Когда он сдох?

– По весне. Старый был. Отпустили гулять, а он в полую воду попал и заболел. Ну, Захар его и пристрелил. Трезором звали. Как мы теперь без Тимы будем? Старыми становимся. Развалится наше хозяйство совсем. На нём ведь держалось. Отец его сызмальства к труду приучал. Отец, он, конечно, молодец, но знаете, сколько надо на зиму заготовить и дров, и сена? В том сарае, откуда вы вышли, не всё ещё. У нас через дорогу, напротив дома, сарай. Там и курятник, и дрова, и ещё сеновал. Да вон он, хозяин-то.