– Нет. Дело не в этом.
– Слава тебе моя не нравится дурная!
– Не люблю я тебя, Тимофей, и боюсь, если честно.
Он приблизился к ней вплотную и хрипло прошептал:
– А я ласковым буду.
И дотронулся кончиками пальцев до её прически. Она почувствовала, как наперекор рассудку снизу живота плеснула стихийная волна желания. Женщина отпрянула от него и отвернулась.
– Между нами шесть лет разницы…
– Ты не меня боишься, Марья. Ты себя боишься. А моя слава, она больше чем наполовину надумана нашим бездельником-народом, которому только бы язык почесать. Какая тебе разница, кто что думает! Ты для себя живи, Марья, по своей совести. Я уверен, однажды обстоятельства повернутся так, что тебе придётся жить со мной. Я чувствую – ты моя женщина, хоть ты это отрицаешь и будешь отрицать. С этого дня ты будешь думать обо мне каждый день. И гадать: каких там ещё наломал Тимка дров?
– Мне бы твою уверенность, – покосилась на него женщина.
Он ничего больше не сказал, развернулся, взял сумку с хлебом и пошёл домой. Она потихонечку, не спеша, тоже двинулась в сторону дома, заметила в окне наблюдавшего за ними Ваню. Что подумал сын? Она зашла на терраску, закрыла дверь, прижалась к ней спиной. Постояла так с минуту, приходя в себя. «Гад какой! Права Лида. Хотел сыграть на чувствах изголодавшейся женщины!»
Когда она зашла в комнату, Ваня с облегчением спросил:
– Что он хотел?
– Он предложил жить с нами, представляешь? Размечтался!
– Ты ему отказала.
– Неужели согласилась бы?
С этих пор Марья Антоновна бежала за хлебом, покупала и поспешно уходила. Избегала встречаться с Тимофеем, хотя, правда, часто о нём думала. Впрочем, он её не преследовал. И ничего плохого ей не делал. Может быть, если бы она тогда согласилась, жизнь бы пошла совсем другой дорогой. И Ванечка был бы сейчас жив и здоров.
Палашов беспрепятственно вернулся в дом Милы. Входя, он старался не шуметь, чтобы застать девушку врасплох, но Мила неподвижно сидела за столом лицом к двери, поставив руки на локти и опёршись головой на ладони, и явно дожидалась его. На плечах опять красовалась лохматая кофта – к ночи в терраске стало свежо. Ожила и заговорила первой:
– Извините меня. Я слишком долго на вас глазела… Задумалась.
«Задумалась! Всего-навсего! Да ты, подруга, всё нутро мне перевернула!»
Евгений Фёдорович вымыл руки и сел напротив девушки. Она откинулась на спинку стула.
– Вы красивый мужчина.
«Красивый мужчина» фыркнул.
– Брось. Меня это не волнует.
– Но это может взволновать кого-то другого. Понимаете?
– Ты что же думаешь, я ещё не понял этого за двадцать восемь лет жизни?
– Красивый, но не вежливый. Можно просто поблагодарить и всё.
Палашов снисходительно улыбнулся.
– Хорошо. Спасибо.
– У вас есть оружие?
Он не оставлял весёлый тон:
– Ты меня собираешься застрелить или сама хочешь застрелиться?
Она подыграла ему:
– Сначала – вас, потом – себя.
– Тогда ничего не выйдет. Я не хожу с пистолетами на детей. Авторучка – вот моё единственное оружие. Если не считать кулаков.
– Значит, ничего не выйдет. Вам удалось кого-нибудь застать?
– Нет. Все решили сыграть со мной в прятки. Одна ты – смелая девчонка. Поговорим тогда, может быть, о деле?
– Да, но с чего же мне начать?
– Начни сначала. Как ты попала в эту компанию?
Мила внимательно посмотрела на Палашова, словно раздумывая, стоит ли вообще начинать. А он широко распахнул и без того внушительные глаза и опёрся синеватым подбородком на руки, обросшие редким курчавым волосом.
– Папа построил нам с мамой эту дачу. Он предприниматель. Держит несколько кафе с бильярдными столами.
– Ты скромно выглядишь для дочки бизнесмена.