Самое раннее опубликованное упоминание об обстоятельствах рождения современного вампира – и Франкенштейна – появилось в предисловии Перси Шелли к первому (анонимному) изданию «Франкенштейна», датированного сентябрем 1817 года. Мэри представила это «как будто бы», но на самом деле это слегка умаляло ее усилия (по сравнению с усилиями двух ее более известных друзей, Байрона и Шелли):
… эта история началась в местах грандиозных, где в основном и происходило действие, и в обществе, о котором нельзя не сожалеть до сих пор. Лето 1816 года я провел в окрестностях Женевы. Погода была холодной и дождливой, по вечерам мы теснились у пылающего дровяного камина и время от времени забавлялись какими-нибудь немецкими историями о привидениях, которые случайно попадали в наши руки. Эти истории пробудили в нас игривое желание подражания. Два других друга (рассказ одного из которых был гораздо более воспринят публикой, чем любая вещь, которую я когда-либо еще напишу) и я сам согласился написать такую историю, основанную на каком-нибудь сверхъестественном происшествии. Погода, однако, внезапно прояснилась, двое моих друзей оставили меня в этом путешествии по Альпам и потеряли среди великолепных сцен, которые они сочиняли, все впечатления о своих призрачных видениях. Этот рассказ – единственный, который был завершен.
Но более полный и гораздо более известный рассказ о тех днях появился в написанном Мэри Шелли введении к популярному изданию «Франкенштейна» 1831 года, вышедшего примерно через четырнадцать лет после того, как это описал Шелли и через пятнадцать лет после событий, которые оно якобы описывало. С тех пор этот рассказ неоднократно пересказывался и приукрашивался.
Лето было сырым и холодным, беспрестанный дождь целыми днями не выпускал нас из дому. В наши руки попало несколько томов историй о привидениях, переведенных с немецкого на французский. Среди них была и «История Непостоянного Влюбленного», который, когда он думал обнять невесту, которой он принес свои обеты в верности, оказался в объятиях бледного призрака той, которую он бросил. Еще среди них была история о грешном основателе своего рода, чьей жалкой судьбой было даровать поцелуй смерти всем младшим сыновьям своего обреченного дома в тот момент, когда они достигли подходящего возраста… С тех пор я не встречала этих историй, но их эпизоды так свежи в моей памяти, как будто я прочитала их вчера.
«Каждый из нас напишет историю о привидениях», – сказал лорд Байрон, и его предложение было принято. Нас было четверо. Прославленный автор начал рассказ, фрагмент которого он напечатал в конце своей поэмы «Мазепа» [1819]. Шелли, более склонный воплощать идеи и чувства с помощью ярких образов и музыки мелодичного стиха, украшающего наш язык, вместо того чтобы сосредоточиться на структуре рассказа, начал повествование, основанное на опыте его ранней жизни. У бедняги Полидори была какая-то ужасная идея о даме с головой-черепом, которая обрела ее в наказание за то, что подглядывала в замочную скважину – за чем именно, я забыла – разумеется, за чем-то весьма возмутительным и порочным… Прославленные поэты, раздраженные пошлостью прозы, быстро отказались от этой неприятной задачи.
Я занялась обдумыванием истории – истории, способной соперничать с теми, которые вдохновили меня на это дело… Я думала и размышляла – все тщетно. Я испытывала ту полную неспособность к сочинительству, которая является величайшим несчастьем для автора, когда безжизненное Ничто отвечает на наши тревожные призывы. «Вы придумали рассказ?» – спрашивали меня каждое утро, и каждое утро я была вынуждена отвечать унизительным отрицанием…