– Но, мистер, это все.

– Как все? Дом выглядит гораздо больше.

– Я хочу сказать: это все, нами приготовленное; другую половину, быть может даже бо́льшую, мы почти и не осматривали.

– Все равно, проведите нас туда.

– Вам придется идти через сад, так как два хода из этой половины мы заколотили и завесили коврами.

Все шумно прошли через столовую, прихожую и вышли на крыльцо.

Солнце закатилось, и начало быстро темнеть.

Пройдя густо разросшийся сад, подошли к большой крытой веранде.

Управляющий открыл дверь, из нее пахнуло плесенью и затхлостью, как из нежилого помещения.

Было темно. Пришлось позвать лакеев со свечами.

Первая комната не представляла интереса, да и трудно было определить ее назначение: в нее поставили лишние вещи и мебель из приготовленных уже комнат, и она походила на лавку старьевщика.

Тут же, прислоненный к окну, стоял большой письменный стол с подогнувшейся ножкой.

– Карл Иванович из этого стола взял пачку писем, – указал на стол управляющий, – но там еще есть бумаги.

– Не трогайте их до Карла Ивановича, – приказал Гарри.

Пошли дальше.

Комнаты не представляли собой ничего особенного, но были довольно выдержаны. Там, где мебель была черная, и рамы картин были черные. Комнаты, отделанные дубом, имели и мебель дубовую. Все массивное и мрачное.

В одной из комнат обратил на себя общее внимание портрет. При темной обстановке богатая золотая рама невольно бросалась в глаза. Казалось, что портрет этот попал сюда случайно, тем более и висел-то он как-то сбоку, около двери. Так и чувствовалось, что его повесили наскоро, на первое попавшееся место.

По желанию Гарри портрет хорошо осветили.

Высокий сухой старик в богатом бархатном платье, с золотою цепью на шее и в высокой по моде того времени шляпе гордо глядел из рамы. Большой нос и тонкие губы говорили о породе и злом характере, глаза…

– Э, да он в самом деле смотрит! – вскричал один из юношей.

При неверном, мигающем свете свечей глаза блестели злобным красноватым отливом.

Все согласились, что живопись великолепна.

Глаза жили.

Доктор, большой любитель старинной живописи, заходил то с одной, то с другой стороны, весьма живо выражая свое восхищение.

При одном из поворотов он нечаянно толкнул неловкого старосту деревни, а тот, чтобы не упасть, сильно оперся рукою о стену. В ту же минуту он с криком полетел в темное пространство…

Портрет был забыт. Все бросились на помощь старику.

Оказалось, что староста, думая опереться на крепкую стену, оперся на потайную дверь. Дверь сдала, и старик упал.

К счастью, он отделался одним только испугом.

Все с большим интересом вошли в новую комнату, так неожиданно открытую.

Управляющий и его помощник уверяли, что не видели этой комнаты при осмотре дома.

Им можно было легко поверить, так как комната имела совершенно иной характер и не заметить ее было невозможно.

По своим большим венецианским окнам, по изяществу и дороговизне обстановки она подходила к спальне невесты-привидения.

Если б не слой пыли, то можно было бы думать, что комната не так давно оставлена своей обитательницей.

На столах лежали книги, гравюры, какое-то женское рукоделие.

Около кушетки, стоявшей почти посредине комнаты, на изящном столике, в дорогой серебряной вазе – увядший букет полевых цветов.

В головах кушетки – шелковая подушка, еще сохранившая следы женской головки, покоившейся на ней.

Рядом – стул с брошенной на него лютней.

Подойдя ближе, доктор на что-то наступил. Этот предмет оказался небольшой книгой в черном переплете и с золотым обрезом.

– Католический молитвенник! На заглавном листе красивым женским почерком, но, видимо, слабеющей рукой написано: «Помолитесь о несчастной!»