– Ольга! – одернул девушку отец. – Граф Воронов изволит пригласить вас на танец.

– Oui, – как всегда по-французски, выдала девушка, покорно кивнув, и вот еще одна пара выпорхнула на паркет и закружилась под приятную на слух австрийскую музыку.

– Она прекрасна, князь? – пихнул меня в бок князь Шолохов, с великим достоинством глядя на танцующую пару. – Я бы хотел видеть ее вместе с вами.

И я бы хотел. Мне не нужна глупая кукла, знающая только французский словарь и движения вальса, мазурки или полонеза. Мне нужна самая лучшая из женщин. И мне кажется, что князь Шолохов воспитал именно ту мечту, которая мне нужна.

Меня словно околдовали, когда княжна Ольга попала в мои объятья. Маленькая и хрупкая, которую мне хотелось защищать, которую я боялся сломать или задавить, она сделала со мной нечто невообразимое. То «oui» было единственным ее французским словом. Она во всех подробностях выспрашивала меня во время танца о героических походах русской армии, и только изредка вставляла услышанное в воспоминаниях от отца.

– Я первый раз на балу, – покраснев и спрятав взгляд, вдруг сказала она, – потому и несу всякую ерунду. Вам, должно быть, не интересно говорить с женщиной о войне и интересней, когда вам рассказывают прекрасные стихи.

– Отчего же, – совсем отрешившись от эмоций, заявил я, вдыхая прекрасный фиалковый аромат ее духов, – мне куда скучнее обсуждать прочитанные вами любовные романы, ваши стихи из альбома и имеющиеся у вас платья. Война мне намного ближе. И мне интересней общаться с живым человеком, а не слушать чьи-то стихи в вашем воспроизведении.

– И вы, получается, не ведете альбом? – ее лицо вытянулось от удивления.

Наивная девочка. Она еще совсем девочка, которая кроме альбомов и рассказов отца ничего в жизни не знает. У меня совсем нет времени записывать свои мысли и переживания. Прожитое на то и прожитое, что его не надо доставать из закромов. Надо жить дальше, будущим, а не прошлым. Женщины склонны к воспоминаниям. Даже сильные женщины.

– А ваш отец, Оленька, ведет альбом?

– Нет, – покачала она головой.

– Вот и я не веду. Потому что предпочитаю жить, а не переживать, мон шэр.

И тут она, немного смутившись, тихо-тихо спросила:

– А если я напишу в своем альбоме про вас и нарисую ваш портрет, вы очень сильно расстроитесь? А еще я пишу стихи. Но отец считает это зазорным для барышни. Ведь барышня не может писать лучше лорда Байрона. Вы прочитаете мое стихотворение про вас?

Отчего же? Думаю, это будет не первая запись в альбоме, посвященная мне. Да, первая в стихах собственного сочинения. Отцу не нравилось, что дочка занимается творчеством. Надо поскорее забирать ее от отца, пока он не превратил ее в зануду. Пусть пишет стихи мне. Свои. Которые никто, кроме меня, читать не будет.

Я не отвечал ей. Предпочел танец, почувствовать движение, полёт, её. Нет, какие-то воспоминания все еще были с Дэйкиэной, хотя большая часть моей души была рада этому воздушному танцу с Оленькой Шолоховой. Мои большие сильные руки аккуратно держали ее крошечные холодные ладошки, тоненькая и изящная, она словно вела меня. Хотя я был прекрасным танцором. Ее гибкая фигурка завораживала, ее очаровательное припудренное личико не могло не влюбить в себя. Я даже на момент представил, что в моем особняке будет висеть ее портрет, рядом с моим. А вокруг – портреты наших пятерых детей. Князей Ольховских. И нам было бы хорошо. Я бы отучил ее от глупого занятия писать в альбом. Я б воспитал ее для себя и сделал лучше любой Дэйкиэны. За ней не надо ехать в Румынию. Она есть. Здесь и сейчас. И отец доверил ее мне.