Ее глаза походили на два опала, и хотя она медленно, почти сонно моргала, она даже не вздрогнула и не сделала попытки отодвинуться.

Я закончил воевать с ее тонкими одеждами. Разорвав завязки юбки, я позволил ей упасть на пол, и наконец мне открылась восхитительная, прелестная женская нагота. Я понятия не имел, какие преграды можно встретить под юбками порядочной женщины. Здесь я не встретил ни одной – глазам моим предстало лишь маленькое гнездо золотистых волос под слегка округлым животиком, а еще ниже влажно поблескивали очаровательные бедра.

Я сразу понял, что она не намерена мне отказывать. Ее вряд ли можно было назвать беспомощной. А сверкающая влага на внутренней стороне бедер едва не свела меня с ума. Я устремился в нее, изумляясь миниатюрности ее сложения и чувствуя, что она слегка напряжена, – видимо, сказывалось отсутствие опыта, а быть может, я все же непроизвольно причинил ей боль.

Я действовал энергично и напористо, приходя в восторг от ее румянца и ощущения под собой охваченного страстью прекрасного женского тела. Золотые локоны Бьянки выбились из прически, украшенной жемчугом и лентами, она вся взмокла, порозовела и блестела, как внутренняя поверхность морской раковины. Наконец я услышал ее судорожный вздох и, не в силах больше сдерживаться, излился в ее тугое лоно. Мы словно превратились в одно целое и какое-то время еще покачивались в едином ритме. Тело ее было красным как кровь. Прошло еще несколько минут, прежде чем она тряхнула головой и расслабилась.

Я перекатился через нее и закрыл лицо руками, как будто ожидая пощечины.

Я услышал ее смешок, и неожиданно она действительно довольно-таки сильно ударила меня, однако удар пришелся по рукам. Ерунда. Я сделал вид, что плачу от стыда.

– Посмотри, во что ты превратил мое прекрасное платье, гнусный маленький сатир, отвратительный конкистадор! Ах ты, подлый, скороспелый ребенок!

Я почувствовал, что она встала с кровати, и услышал, как она одевается, тихо напевая что-то себе под нос.

– А что подумает об этом твой господин, Амадео? – спросила она.

Я убрал руки от лица и осмотрелся, гадая, откуда исходит голос. Она одевалась за раскрашенным деревянным экраном – парижский сувенир, вспомнил я, подаренный одним из ее любимых французских поэтов. Вскоре она появилась, одетая так же блистательно, как и прежде, в бледно-зеленое, цвета свежей весенней травы, платье, украшенное полевыми цветами – крошечными желтыми и розовыми бутонами, тщательно вышитыми плотной нитью на новом корсаже и длинных юбках из тафты. Она походила на райский сад.

– Ну, отвечай! Что скажет твой великий господин, когда обнаружит, что его маленький любовник – настоящий лесной бог?

– Любовник? – поразился я.

Она была очень ласковой. Она села и начала расчесывать спутанные пряди. Бьянка не пользовалась косметикой, и наши игры не запятнали ее красоту. Волосы окутали ее великолепным золотым капюшоном, обрамляя прекрасное лицо с гладким высоким лбом.

– Тебя создал Боттичелли, – прошептал я. Мне уже не раз доводилось говорить ей об этом, ибо она действительно напоминала красавиц с картин прославленного флорентийца. Со мной соглашались многие и часто дарили ей миниатюрные копии творений этого великого художника.

Я погрузился в размышления – о Венеции, о мире, в котором живу, и, конечно, о ней, куртизанке, с видом святой принимающей эти чистые, но сладострастные картины.

До моего внутреннего слуха долетело эхо слов, услышанных давным-давно, когда я стоял на коленях перед лицом древней блистательной красоты, считая, что достиг вершины, и мне сказали, что я должен взяться за кисть и рисовать лишь то, что «отражает Божий мир».