Трупы складывали за зданием вокзала. Я медленно прошла вдоль длинного ряда людей, которые ещё полчаса назад были живыми. У каждого детского тельца моё сердце тревожно ёкало: не Витька ли? Нет, не он. Снова не он.

Пожилая женщина с растрёпанными седыми волосами едва не насильно усадила меня на скамейку и сунула в руки алюминиевую кружку с водой.

– На, попей, а я пока осмотрю твою ногу. Ты ранена?

Я прихватила зубами край кружки, внезапно поняв, что очень хочу пить.

– Не знаю, наверное, нет.

Холодная вода вернула мне способность разговаривать связно.

Женщина наклонилась надо мной и пощупала коленку.

– Ты хромаешь.

Я отдала ей кружку:

– Да? А я не заметила. Я ищу мальчика, Витьку. Ему шесть лет.

Женщина с натугой выпрямилась:

– Я не видела мальчика среди раненых. Я врач.

– Вера Петровна! – позвали её издалека.

Женщина оглянулась:

– Сейчас иду. Мальчик – твой братишка?

У меня не повернулся язык назвать Витьку посторонним, потому что с той секунды, как я увидела мёртвую Моторину, он стал моим. Я обтёрла об юбку окровавленные ладони и утвердительно кивнула:

– Не братишка, но всё равно теперь он мой.

Вскоре силы оставили меня, заволакивая голову отвратительным красноватым туманом, посреди которого колыхались дома, люди, железнодорожные составы с дымящими паровозами и каурая лошадь, привязанная к телеграфному столбу. Чтобы лучше видеть, я всё время щурилась и тёрла кулаками глаза, но помогало мало, поэтому я постоянно спотыкалась, балансируя на грани обморока. Витька нигде не обнаруживался. Утешало лишь то, что его не было и среди погибших.

Обшарив территорию вокруг вокзала, я двинулась вдоль узкой улочки с деревянными избами в кустах сирени и калины. Время от времени я останавливалась и складывала руки рупором:

– Витя! Витя!

Меня остановили две женщины, которые толкали тележку с какими-то вещами.

– Стой, девушка, ты вся в крови. Небось под взрыв попала? Ты иди вон в тот дом, – одна из женщин показала на избу с красным крестом на крыше, – там у нас фельдшерский пункт. Тебя перевяжут.

Я отвела с лица слипшиеся волосы:

– Мальчика ищу. Витю. Не видели?

Женщины переглянулись:

– Вроде бы какой-то мальчонка сидел в лопухах под мостиком. Я думала, это наш, местный, балует. Но ты поди проверь. Речка у нас вон за тем поворотом. Да не бойся, она высохшая. Там никто не утопнет.

«Речка, не утопнет…» Звон в ушах мешал сосредоточиться, но я смогла вспомнить, что перед взрывом держала в руках ведро. Зачем мне сейчас ведро? Какое оно имеет значение?

– Витя! Витя! – Я совершенно осипла от крика и едва не свалилась в канаву, когда вдруг, откуда-то снизу, раздался жалобный детский голос:

– Мама, я здесь!

Меня бросило в жар.

– Витя, Витенька!

Сжавшись в комочек, маленький, худенький, он поднял на меня заплаканные глаза, и его рот перекосился от плача:

– Уходи, ты не мама! Где моя мама? Мама! Мама!

Я вытаскивала его из канавы, а он отбивался от меня кулаками, кусался и лягался, пока я не ухитрилась схватить его в охапку:

– Витя, мама пока не может прийти за тобой. Мама прислала меня. – Я говорила первое, что приходило в голову, лишь бы хоть ненадолго успокоить его, а потом довести до нашего поезда, чтобы укрыть в спасительных стенах вагона, лечь на пол и заснуть. Сказать по правде, если бы не Витька, то я заснула бы прямо здесь, в канаве, со склизкой бурой грязью под коленками, на которых я стояла. – Витя, пойдём!

На этот раз он не стал вырываться. Я крепко сжала его руку и повела на звуки паровозных гудков к станции.

Казалось, что моя голова только-только коснулась рукава рабочей куртки, а уже надо вставать. Подложенная под голову рука затекла, ноги замёрзли, по полу тянуло сквозняком из двери, которую кто-то подпёр камнем. Закроешь дверь – становится душно от десятков дыханий, а распахнёшь – холодно. Я покосилась на спящего Витьку. Он лежал у меня под боком, притянув колени к подбородку, и время от времени вздрагивал, как испуганный котёнок. Я плотнее запахнула ему полу пальтишка и прислушалась к звукам на улице.